– Где? А, это моя собака.

– А чего это она такая? Лишайная, что ли?

– Это такая редкая порода. Специальная.

– Без шерсти, что ли?

В одном кармане был бумажник, в другом ключи от машины.Полина достала бумажник и сунула Трое-польскому. Он взял, и она продолжилашарить.

Ручка. Сложенный вчетверо листок бумаги. Десять копеек.Кажется, все.

– А телефон? Паспорт?

– Дома.

– Точно?

– Страсть какая-то, а не собака. И чего только не придумают,а? Собака на то и собака, чтобы в шерсти быть, хозяев охранять. А это? Разве жэто собака?

– Такая порода.

– Точно, не лишайная она?

Прямо у Полины перед носом были гранитные плиты пола и егоноги без носков, всунутые в старые кроссовки. Она отвела глаза и поднялась,сразу оказавшись одного с ним роста.

– Арсений Михайлович, так чего мне делать-то?

– Что хотите. Если вам ничего не нужно, выбросьте.

– Выбросьте, – пробормотала консьержка с презрением кбогатым недоумкам, вроде Троепольского, которые время от времени начинают“чудить”, – как бы не так! Такие вещи, да выбрасывать!..

– Пошли. Извините нас, Эдита Карловна. – За руку он потащилПолину к лестнице, и примерно на середине пути она выдернула руку.

– Ты что? С ума сошел?

– А что такое?

– Да ничего такого! Зачем ты все… выбросил? Арсений Троепольскийне мог сказать Полине Светловой, что выбросил все потому, что в его доме отэтих вещей невыносимо воняло тюрьмой, и, как выяснилось совсем недавно, онпросто не в состоянии жить в этом запахе. И он сказал:

– Какое тебе дело?

Собака Гуччи из-под ее локтя посмотрела на него укоризненно.Гуччи не понравился его тон.

– Да мне никакого дела до этого нет, но тебя три дняпродержали в кутузке.

– И что? У меня теперь подмоченная репутация? Эдита Карловнане сможет подарить мои штаны своему сыну по идейным соображениям?

– А то, что приедут менты, и она им скажет, что от одежды, вкоторой ты был у Феди, ты моментально избавился. И что тогда?

Она была права, и от ее правоты он раздражался все сильнее.

– И что?

– Ничего. У тебя будут неприятности.

– У меня и так их полно. Заходи.

Он пропустил Полину в квартиру, захлопнул дверь, обошел ее иисчез. Гуччи затряс ушами и посмотрел на Полину с вопросительной укоризной. “Онпросто хам и совсем не джентльмен, – вот что выражали выпученные Гуччиныглазки. – Зря ты с ним связалась”.

– Да я и не связывалась, – прошептала Полина и ссадиласобаку на пол.

– Что? – Троепольский стоял в дверях, вид у него был крайнераздраженный.

– Тебя давно отпустили?

– Два часа назад.

– Почему ты никому не позвонил?

– Кому, например?

– Сизову. Или… мне.

– Почему я должен вам звонить?

– Ты не должен, – тихо ответила она, – но мог бы.

– Ну хочешь, – предложил он, – я тебе позвоню. Прямо сейчас.

Она ехала и мечтала утешать его, если он окажется дома.Адвокат, с которым она разговаривала накануне, уверял, что в ближайшее времяАрсения непременно выпустят, ибо держать его дальше “под стражей нет никакихзаконных оснований”, и она поехала на свой страх и риск, изо всех сил надеясь,что его уже выпустили.

Арсения выпустили, но о том, что его нельзя утешать – никомуне позволено, – она забыла. Его никогда нельзя было утешать, он не давался.

– Ты на машине?

Полина посмотрела на него – бледный, смуглый, заросший,очень раздраженный.

– Конечно.

– Я сейчас оденусь, и ты меня отвезешь на работу. Кстати,тебе тоже неплохо бы на работу сходить.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– О чем, черт возьми?!

– О Феде.

Тут он внезапно повернулся и ушел, а Гуччи, семеня тонкимилапами, подбежал и прижался к Полине, как актриса мелодраматического жанра.Полина подхватила песика и отправилась разыскивать шефа в недрах егособственного жилья.

В отличие от Феди Троепольский вовсе не считал, что долженопроститься и снизить потребности не просто до нуля, а прямо-таки доабсолютного нуля. У него была просторная и в меру уютная квартира, оченьмужская и приспособленная только для одного человека. Полина всегда чувствоваласебя в ней не то чтобы странно, а как-то… не на месте, что ли. Лишней какбудто. Впрочем, она и была здесь лишней.

Троепольский в спальне ожесточенно рылся в шкафу и на Полинудаже не взглянул. Она постояла-постояла в дверях, вошла и села на плетенуюкорзину, которая помещалась в ногах императорской кровати. Гуччи трясся у неена руках, лохматые уши дрожали.

Троепольский мельком глянул на них и продолжал рыться.

– Зачем ты его сюда приволокла?

– Он все время со мной. Он один не может.

– Здорово, – оценил он.

– Что ты ищешь?

– Очки, черт возьми!

– В кресле лежат какие-то очки.

– Они мне не подходят.

Не мог же он сказать ей, что это те самые, в которых он былв кутузке, и теперь вряд ли он сможет когда-нибудь их носить! Надо быловыбросить их вместе со всем остальным барахлом, а он пожалел.

Полина смотрела ему в спину – длинная мужская спина сцепочкой позвонков.

– Арсений, поговори со мной, пожалуйста.

– Я говорю.

– Что случилось? Ты понимаешь, что случилось? Он наконецнашел очки, нацепил их и посмотрел на нее – так, что она непроизвольноподвинулась на плетеной корзине. Гуччи тоненько заскулил.

– Я понимаю, что случилось. Федьку убили.

– Зачем?! За что?!

– Вот этого, – сказал он любезно, – я как раз не понимаю.

– У него что-то украли?

– У него нечего красть. Компьютер на месте, а больше у негоничего нет.

– Ты… посмотрел?

– Нет. Я не смотрел. Но красть у него нечего.

– А с компьютером?.. Все в порядке?