На следующей кнопке усатые и гладковыбритые дядьки, отчастилысые, отчасти сохранившие волосы, рассказывали друг другу, чем плох – илихорош – союзный договор с Белоруссией. Операторский кран носился над головами ипоказывал то сверкающие потные лысины, то засыпанные перхотью пиджачные плечи.К телезрителям это не имело никакого отношения.

На соседнем канале бойкий ведущий в белом пиджаке иштиблетах – стиль Рио-де-Жанейро – с пристрастием допрашивал неказистую тетку вполосатом платье. “А скажите, – говорил ведущий, – со сколькими мужчинами вывообще ему изменяли?” – “Дак… я не помню, – отвечала тетка с тоской, – потомукаждый раз по благородству души каялася, а значит, грех в зачет не идет!”

Еще через кнопку интеллектуальная молодая дама, поджимаякоралловые губки и очень-очень правдиво глядя в камеру, тараторила что-то оболигархах, производствах, баррелях, унциях, тоннах и килотоннах, которыеследует сложить, чтобы получить. О мировых стандартах, израильском интересе,продаже родины и еще немного о тех же унциях и баррелях, которые следуетвычесть, чтобы тоже получить. В результате сложений и вычитаний вырисовывалосьнечто ужасное.

В прямом эфире Татьяна Толстая и Дуня Смирнова “культурно”пытали модного певца, который со страху стрелял по сторонам глазами, какпроворовавшийся счетовод, и обеих дам это страшно забавляло. Если бы сегодня неслучился самый худший день в жизни Полины Светловой, она с удовольствиемпосмотрела бы их – почти единственных, кого в принципе можно было смотреть.

Она найдет работу – с ее квалификацией и не найти! ВарвараЛаптева поможет, у нее муж – “большой миллионэр”, как говорят эмигрировавшие наБрайтон одесситы, Полина сама слышала.

Она купит собаку – хотя, по правде говоря, это очень дорогаяи редкая порода, китайская хохлатая. Ну, что теперь поделаешь! Полина все равнокупит хохлатую и будет везде носить ее с собой, и она будет похожа на Гуччи, иот избытка любви Полина станет звонко хлопать ее по розовой голой заднице.

И больше ни разу за всю оставшуюся жизнь она не вспомнит оТроепольском! Никогда, ни за что! И Варваре запретит рассказывать про него, ивсем остальным, кто будет звонить ей, сочувствовать и предлагать помощь! Она нестанет убиваться – она один раз уже пережила все это, переживет и второй, абольше не дастся. Никому.

В дверь позвонили, и, сунув на полку кружку с остывшим чаеми рассеянно соображая, кто это может быть, Полина пошла открывать.

В “глазок” она почти никогда не смотрела и даже после смертиФедьки не научилась – распахнула дверь и уперлась взглядом как раз в переносицутого, о ком она только что решила больше не вспоминать никогда.

И ничего не поняла.

– Привет.

– П-привет, – ответила она, запнувшись. Троепольский был стой стороны порога и не делал никаких попыток войти. Полина очень стараласькак-нибудь случайно не посмотреть ему в глаза – кто знает, к чему это приведет!

– Я… купил тебе собаку.

Короткий писк, похожий на мышиный, дрожание кожаного носа ираскидистых ушей, розовые лапки, молотящие воздух от нетерпения, – и в руках уПолины оказался Гуччи, и облизал ей щеки, и влажно задышал в ухо, и обнял, изатрясся припадочно.

– Ты что? – спросила Полина растерянно, и похлопала голуюрозовую задницу, и посмотрела в мохнатую морду, и потрясла, и повертела, вобщем, проделала все, что должна была проделать. Гуччи радостно улыбался идрожал. – Ты что, украл его?!

– Не-ет, – решительно заявил Троепольский с той стороныпорога, – я его купил. За десятку.

– У… кого купил?

– У хозяйки.

– Ты купил его у Инки?! За десять рублей?!

– Ну да. Я объяснил ей, что… нам он нужнее. Ей и ее материобъяснил. Нет, сначала матери, а потом мы с ней вдвоем объяснили Инке.

Слово “нам” в исполнении Троепольского было наиболеепримечательным событием из всего случившегося в последнее время в жизни ПолиныСветловой.

– Гуччи! – вдруг вскрикнула она и поцеловала китайскогохохлатого в прическу. Прическа пахла духами. – Ты мой хороший!

Троепольский смотрел на нее, и она вдруг перепугалась, чтоон сейчас выдаст что-нибудь ужасное, например, что это прощальный подарок, иона может не благодарить его, потому что он все равно… а на самом деле ему сней всегда… и ни с кем ему не было так, но теперь, когда пришла порарасставаться… и вообще он прекрасно, прекрасно к ней относился… а собака пустьостается у нее…

– А они… правда отдали его насовсем?

– Да.

– Нет, я не могу его взять! Это не моя собака. – Тут Гуччи,который, казалось, понимал все на свете, театрально припал к ее грудинадушенной щечкой и задрожал, будто из последних сил. Троепольский посмотрел нанего, усмехнулся и перевел взгляд на ее лицо.

– Это не моя собака! Это Инкина собака!

– Теперь твоя. Я ее купил.

– Да, я знаю, за десять рублей!

Гуччи начал трагически прикрывать глаза – должно быть, в немпропал гениальный драматический актер современности, и Полина перехватила его иприжала покрепче.

– Посмотри на меня, – велел Троепольский из-за порога.

О нет, она не станет на него смотреть! Она слишком хорошознает, что из этого может выйти. Нет. Не станет.

– Полька.

– Нет.

– Да. Сейчас же.

Рукой, свободной от Гуччи, она заправила за ухо длинныетемные волосы, и Троепольский вдруг словно заново узнал ее в этом жесте,выражавшем смятение и панику. В глаза ему она по-прежнему не смотрела.

– Полька.

– Я хочу, чтобы ты ушел.

– Ты не хочешь, чтобы я ушел. Посмотри на меня.

Гуччи прерывисто и протяжно вздохнул, прижался к ней теснее,и тогда Полина, вдруг решившись, посмотрела Троепольскому в глаза.

Как-то так получилось, что ей моментально все стало ясно – ссамого начала до самого конца, на много лет вперед и назад, словно оназаглянула в хрустальный спиритический шар.

Арсений серьезно кивнул ей, перешагнул порог, закрыл засобой дверь и сказал:

– Я купил тебе собаку.