– Федька умер, – сказала Полина негромкой скороговоркой. –Троепольский вызвал милицию, и они теперь думают, что это он его… убил.

Ирка ахнула и сорвала с носа очки.

– Гриш, он просил тебя позвонить. Прямо сейчас. Или он имеетправо только на один звонок?

– Иди ты к черту, – рыкнул Сизов и скрылся за своей дверью.

Саша с грохотом обвалил с коленей клавиатуру.

– Господи, – пробормотала Ира, – господи, какой ужас.

Из-за чьей-то двери грянул “Рамштайн” – финальный аккордсегодняшней мистерии.

…Или трагедии?

* * *

Вода и так была очень горячей, но, стоя под душем, он вседелал ее погорячее – пока мог терпеть. Потом терпеть стало невозможно, и онперестал. Весь мир заволокло паром – он даже руку свою не мог рассмотреть,плечо видел, а пальцы нет.

Вода катилась по лицу, он слизывал ее с губ, и ему всеказалось, что она невыносимо воняет. Отвратительно воняет тюрьмой.

Кто-то из его “временных удовольствий” однажды оставил унего в ванной гель для душа “Лавандовый”. “Лавандовый” имел крепкийкосметический дух, и он вылил на себя уже пол флакона, но ничего не помогало.

Вода на губах была на вкус, как тюрьма.

Забавно.

Его продержали в кутузке три дня, а потом выпустили, “заотсутствием улик”. Наверное, если бы улики “присутствовали”, его посадили бывсерьез. Вот черт, ему даже в голову не могло прийти ничего подобного!..

Вода попала в горло, и он закашлялся. В голове сильно ибыстро стучало – от горячей воды и кашля.

Нужно выходить, иначе он свалится в обморок, ударитсяголовой о “каминную стойку”, и ему придет конец, как Феде.

Феде проломили голову в его съемной квартире, и ментырешили, что проломил он, Арсений Троепольский, который оказался на местепроисшествия первым, – больше свалить не на кого, больше там никого и не было.

Троепольский работал с Федей всю жизнь. Он не помнил уже,когда работал один. О том времени ничего не осталось – ни воспоминаний, нипобед, ни потерь. Насмешница Варвара Лаптева называла их с Федей “Тарзан иЧита”. Тарзан – начальник. Чита – заместитель. Идеальная пара. Тройка, еслиприбавить Сизова, последнего из могикан.

Кто, черт возьми, посмел убить Федю?! Кто?! Зачем?!

В голове вдруг зашумело так сильно, что пришлось опереться омокрый горячий кафель и даже приложиться щекой к распластанной ладони. Жестяныеструи лупили затылок, обжигали кожу под волосами. Невыносимо воняло тюрьмой.Держась за стену, Арсений выбрался из душа, вытерся, морщась от отвращения, инапоследок немного полил себя туалетной водой из прохладного и гладкогофлакона. Вода называлась “Картье” – серебристые тонкие элегантные буквы покругу. Он посмотрел на флакон и сунул его в шкафчик. Шкафчик полыхнул ему влицо отраженным светом, и пришлось зажмуриться, и хорошо, потому что смотретьна себя в зеркало он не мог.

От “Картье” тоже несло тюрьмой. И в квартире был стойкийзапах кутузки, должно быть, из-за одежды, кучей сваленной перед входной дверью.Он вошел в свой дом и первым делом сбросил с себя все, в чем был, включая очки.Теперь, покосившись на зловонную кучу, он трусливо перебежал в спальню,выхватил из гардероба чистые джинсы, напялил их прямо на голое тело и некотороевремя думал.

Только один вопрос его занимал – кто? И, пожалуй, еще один –зачем? И он ничего не испытывал, кроме горячего и острого, как давешние водяныеструи, бешенства. Еще брезгливость, пожалуй, к самому себе, к своему отвращениюи страху.

И все. Больше ничего.

Он сунул ноги в летние кроссовки, валявшиеся на полу пододеждой, дернул створку шкафа, закрывая полки и вешалки, и решительно вышел вхолл.

Ему нужна трезвая и холодная голова – собственно, толькотакая у него и имелась в наличии! – но куча барахла на полу не давала емупокоя.

Запах кутузки приблизился, вполз в голову, занял там многоместа, освободившегося за три дня бездействия и бешенства, – пожалуй, теперь онточно знает, что именно испытывает дикий зверь, ни за что ни про что посаженныйв клетку. Три шага вдоль, два шага поперек, стена, решетка, вонь.

Очки валялись сверху, он подцепил их и кинул в кресло,надевать не стал, а одежду сгреб в кучу – ботинок вывалился, и Арсенийосторожно присел, чтобы поднять его. Той рукой, в которой был зажат ботинок, оноткрыл замок, ногой толкнул тяжелую дверь и вышел на лестничную площадку.

Площадка была чистой и просторной, напротив всего однаквартира, и он даже толком не знал, кто в ней живет. Хорошо бы никто не жил,ничего не видел, ни о чем не спрашивал!..

– Что ты делаешь?!

Голос грянул из пустоты, и он остановился посредилестничного пролета. Куча барахла мешала ему, кроме того, он был без очков.

– Господи, Арсений, что ты делаешь?! Ну, конечно. КартинаРепина “Не ждали”.

– Помоги мне.

Она секунду помедлила, потом подбежала, процокали еекаблучки, и сняла немного барахла сверху кучи. Сняла и оказалась с ним нос кносу.

– Что это такое? Куда ты это тащишь?!

– На весеннюю распродажу, – ответил он любезно. – Иди замной.

Она послушно потащилась за ним. Она почему-то всегда егослушалась…

Троепольский дошел до первого этажа, до каморки консьержки,и свалил одежду на пол.

Консьержка вытаращила глаза.

– Что это вы, Арсений Михайлович? Никак переезжаете?

– Не дождетесь, – под нос себе пробормотал АрсенийМихаилович. Полина расслышала, а консьержка нет.

– Эдита Карловна, это мои… старые вещи. Вы посмотрите, есливам что-то нужно для кого-нибудь, возьмите, а если нет, выбросьте. – И добавил:– Пожалуйста.

Он рос в хорошей семье и вырос вежливым мальчиком.

– Давай. Кидай. – Это уже к Полине. Она опять секундупомедлила и не кинула.

– А ты карманы в этих… старых вещах проверил?

Про карманы он даже не вспомнил. Эдита Карловна смотрела наних, разинув рот, полный золотых и серебряных зубов. Переводила взгляд с них набарахло и обратно.

Полина стремительно присела – Гуччи в элегантном полосатомпальто завозился и занервничал у нее под мышкой – и стала решительно копаться водежде Арсения, отыскивая карманы.

Консьержка неожиданно взвизгнула и подскочила так, чточайная ложка звякнула о подстаканник.

– Господи Иисусе, это что у вас?