Полине его сплавила подруга Инна, улетевшая кататься налыжах. Инне некуда было его деть – кататься на лыжах с китайской хохлатой вруках было бы невозможно, а только для сидения на руках данная собачка и былапредназначена. Инна предполагала, что “хохлатого” заберет мама, которая, какназло, в это время отправилась на Дальний Восток, то ли покупать, то липродавать какие-то верфи. Решив не откладывать из-за Гуччи покупку или продажуверфей, редкого песика привезли Полине. Обцеловали обоих, оставили кучунаставлений, специальной еды, несколько изящных пальто, в которые следовалонаряжать зверя перед выходом на улицу, несколько изящных ошейников, которымиследовало украшать зверя перед выходом в свет, и укатили, а Гуччи остался. Онсидел на полу в Полининой квартире, вовсе не предназначенной для содержаниятаких тонких натур, тоскливо смотрел на нее выпуклыми карими глазами,встряхивал ушами и трясся крупной дрожью. С тех пор она каждый день брала его ссобой в контору, ибо одного его оставлять было никак нельзя, и на работе почтине поднималась с кресла, потому что Гуччи трясся у нее на коленях.

– С-сука! – выдал последний аккорд темпераментный водитель исделал неприличный жест в сторону своей иномарки, перегородившей тесныйпереулок. Другие машины, выстроившись за ней, выли, не переставая. – И ты сука,и собака у тебя, сука… уродка!

“Сука” как раз была кобелем, но Полина возражать не стала. Вконце концов, она сделала то, что было ей нужно, – заехала на единственныйсвободный пятачок, а уж кто там что при этом про нее подумал или сказал, какаяразница!

Она вытащила Гуччи, который от ужаса втиснулся между дверьюи задним креслом, и запихала его себе за пазуху. Он тут же поехал вниз, и онапотуже подтянула пояс пальто. Водитель вдалеке уже садился в свою машину –слава богу! – но, завидев, что она вышла, повторил свой изысканный жест на этотраз в ее сторону. Она отвернулась. Держать Гуччи, портфель и пакет и ещезакрывать машину было очень неудобно, но она закрыла и заковыляла по ледянымкочкам к подъезду. Идти было довольно далеко. Хорошо, что хоть так удалосьприпарковаться. Обычно она оставляла машину на Никитской. Повезло ей сегодня.

Слава богу, давешний водитель не знает, как ей сегодняповезло. Вспомнив, она чуть не уронила пакет, и Гуччи завозился и затряссясильнее, почувствовав ее беспокойство.

Мимо пронеслась машина.

– Дылда, блин! – крикнул ей в лицо ее обидчик.

– Идиот, – бодро отозвалась она.

Трудно делать вид, что ей все равно, когда на самом деле этоне так. Но она делала.

В офисе в восьмом часу был самый разгар дня. Никто и недумал уходить, все ждали шефа, поехавшего добывать у Феди печать.

В круглом кресле скучал курьер, который привез договоры,чтобы на них поставили эту самую печать.

– Давно сидит? – тихонько спросила Полина у новойсекретарши, стаскивая пальто. Гуччи вывалился из теплой ткани, она подхватилаего и осторожно посадила на стул.

Секретарша сделала круглые глаза и спросила, можно липотрогать песика. Полина разрешила и вновь спросила про курьера.

Шарон Самойленко заскучала и ответила, что точно она незнает, так как в это время выходила.

– В какое время? – раздражаясь, спросила Полина. Вот, решилаЛаптева рожать ни с того ни с сего, и они все теперь без нее пропадут!

Шарон немного подумала и сказала, что этого она точно незнает, потому что в это время выходила.

– Вот теперь все ясно, – подытожила Полина. – А шеф? Незвонил?

Шарон повеселела и радостно ответила, что звонила ему сама.

– Когда он приедет?

Секретарша молчала и смотрела на Полину.

– Или вы выходили и тогда, когда ему звонили?

– Не-ет, – возмутилась бедная юная Шарон, – как же явыходила, когда я ему звонила!

Клинический случай. Помочь ничем нельзя.

Полина подхватила Гуччи, собрала свои многочисленные пожиткии двинулась в сторону своей комнаты.

– Девушка, – с тоской вопросил ей в спину курьер, – вы незнаете, долго мне еще сидеть-то?

– Сейчас узнаю, – не оборачиваясь, пообещала Полина.

Она дошла до своей двери – у нее был отдельный кабинет,Троепольский после ремонта создал ей все условия, – выпустила Гуччи впродавленное кресло и прикрыла его пледом. Плед мелко задрожал.

Она покидала на пол сумки и дошла до Гриши Сизова,именуемого в конторе Гриня, третьего по важности человека в конторе.

– Гринь, прости, пожалуйста, ты не знаешь, когда Арсенийбудет?

– Понятия не имею, – бодро ответил тот. – У Федьки ни одинтелефон не отвечает, ни мобильный, ни домашний. Может, Арсений его в больницуповолок или куда там еще…

Полина помолчала.

– А шефу ты не звонил?

– Да не звонил я! – с досадой сказал Гриня и даже на секундуоторвался от своего компьютера, чтобы взглянуть на нее. – Ты что, не знаешьего? Я ему позвоню, а он мне… по лысине, да? – И Гриня энергично постучал себяпо заросшей густыми волосами макушке. – Если тебе надо, звони ему сама.

– Да мне не надо, но курьер-то сидит! Сколько ему еще здесьпрозябать?

– А чего ему не сидеть? Ты скажи инвалидке нашей, пусть онаему кофе поднесет и бубликов каких-нибудь.

– Бубликов, – пробормотала Полина, – понятно.

– Пошли лучше со мной в кино, – предложил Гриня весело, –фильм – блеск. Про то, как людей пожрали пауки.

– В самый раз тебе такое кино смотреть.

– А какое же мне смотреть? Про любовь-морковь?

Он опять оглянулся, зубы сверкнули на загорелом лице, сказочнаяулыбка будто полоснула ее – хорош, хорош был третий человек в конторе, только унее уже иммунитет выработался после того, как она переболела первым.

Полина отступила в коридор, ей не хотелось вести с Гринейигривые разговоры, особенно про то, как людей пожрали пауки, и он закричалвслед ей, что хотел бы посмотреть сайт “Русского радио”, если там хоть что-тоготово.

– Все готово, – пробормотала Полина.

– Ну что, девушка? – встрепенулся курьер, как только онапоказалась в коридоре. – Узнали?

– Нет пока, но сейчас узнаю.

Она вернулась в свою комнату – Гуччи под пледомпереполошился, поднял голову и встопорщил уши, прислушиваясь, – набраласобственный мобильный номер и нажала на пластмассовую кнопку, как толькопрозвучал первый далекий сигнал. В сумке что-то пискнуло и затихло.

– Алло, – фальшивым голосом сказала она в тишину и пустотутрубки, – Арсений, это я. Прости, пожалуйста, что отрываю, но когда нам тебяждать?