— То-то я бы их и пустил наперед. А то,небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.

— Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят,дорогу загородила, — говорил офицер.

— Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, —говорил другой.

— Вы какой дивизии? — кричал, подъезжая,адъютант.

— Осьмнадцатой.

— Так зачем же вы здесь? вам давно бы впередидолжно быть, теперь до вечера не пройдете.

— Вот распоряжения-то дурацкие; сами не знают,что делают, — говорил офицер и отъезжал.

Потом проезжал генерал и сердито не по-русскикричал что-то.

— Тафа-лафа, а что бормочет, ничего неразберешь, — говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. — Расстрелялбы я их, подлецов!

— В девятом часу велено на месте быть, а мы иполовины не прошли. Вот так распоряжения! — повторялось с разных сторон.

И чувство энергии, с которым выступали в деловойска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и нанемцев.

Причина путаницы заключалась в том, что вовремя движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальствонашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии веленобыло перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось передпехотой, и пехота должна была ждать.

Впереди произошло столкновение междуавстрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя,чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, авысшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовойзадержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман,расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска.Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках:тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкоюГольдбахом. Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно втумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, сраспространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, вгустом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленноперестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, неполучая вовремя приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили потуману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось делодля первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертаяколонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.

В низах, где началось дело, был всё еще густойтуман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходиловпереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст отнас или он был тут, в этой черте тумана, — никто не знал до девятого часа.

Было 9 часов утра. Туман сплошным моремрасстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоялНаполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним былоясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровыйпоплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только всефранцузские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьеви низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занятьпозицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, чтоНаполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеонстоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, всиней шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молчавглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которымвдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. Вто время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глазабыли неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывалисьверными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам,частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считалключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумягорами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались,блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. Посведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью нааванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениямон ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны,двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр ужедостаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще неначинал дела.

Нынче был для него торжественный день —годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов издоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всёкажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоялнеподвижно, глядя на виднеющиеся из-за тумана высоты, и на холодном лице егобыл тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает налице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смелиразвлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшееиз тумана солнце.

Когда солнце совершенно вышло из тумана иослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этогодля начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знакмаршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами,поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главныесилы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и болееочищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.