Da der Feind mit seinerien linken Fluegel andie mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegellaengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wirim Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so istes vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wirdie Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feindzugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz unddem Thuerassa-Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitzund Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserienEndzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite KolonneMarieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опираетсялевым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдольКобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив,превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сиепоследнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц иКобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля ипреследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе стем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт.Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует…третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось,неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевденстоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече,казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо противВейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе,оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович сприподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускалс него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. Вэто время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но позначению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен илинесогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сиделграф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его вовсё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углызолотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов оностановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятноюучтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что-то;но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахаллоктями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольтесмотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражениемнедоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретивзначительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза иопять принялся вертеть табакерку.

— Une lecon de geographie, [Урок из географии,] — проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.

Пржебышевский с почтительной, но достойнойучтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенноговниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера сстарательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой,добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько разпросил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудныенаименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.

Когда чтение, продолжавшееся более часу, былокончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни накого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такуюдиспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда какположение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении.Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этихвозражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералуВейротеру, столь самоуверенно, как школьникам-ученикам, читавшему своюдиспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли иего поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера,Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерывеусыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон,и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза иеще ниже опустил голову.

Стараясь как можно язвительнее оскорбитьВейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапартелегко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие тогосделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возраженияотвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной длявсякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.

— Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынчебы это сделал, — сказал он.

— Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, —сказал Ланжерон.

— Много, если у него 40 тысяч войска, —отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средстволечения.

— В таком случае он идет на свою погибель,ожидая нашей атаки, — с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, заподтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.

Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думалменее всего о том, о чем спорили генералы.

— Ma foi, [Ей Богу, ] — сказал он, — завтравсё увидим на поле сражения.

Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, котораяговорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов идоказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чемуверены были им государи-императоры.

— Неприятель потушил огни, и слышеннепрерывный шум в его лагере, — сказал он. — Что это значит? — Или онудаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (онусмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляетнас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаютсяте же.

— Каким же образом?.. — сказал князь Андрей,уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.

Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянулгенералов.

— Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче(потому что уже первый час), не может быть изменена, — сказал он. — Вы ееслышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (онпомолчал) как выспаться хорошенько.

Он сделал вид, что привстает. Генералыоткланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.