— Алё! Алё! — сказал казак, трогая за рукупленного, чтобы он шел дальше.

— Государь! Государь! — вдруг послышалосьмежду гусарами.

Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидалсзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах.В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, какон добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление онеучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц,мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия,происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостьювознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник,дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и неоглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовалэто не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но ончувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее изначительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалосьэто солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого ивеличественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, онслышит его голос — этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с темстоль простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступиламертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.

— Les huzards de Pavlograd? [Павлоградскиегусары?] — вопросительно сказал он.

— La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!]— отвечал чей-то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческогоголоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?

Государь поровнялся с Ростовым и остановился.Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оносияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминалоребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё-таки лицовеличественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государявстретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились наних. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что онвсё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова.(Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резкимдвижением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.

Молодой император не мог воздержаться отжелания присутствовать при сражении и, несмотря на все представленияпридворных, в 12 часов, отделившись от 3-й колонны, при которой он следовал,поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретилиего с известием о счастливом исходе дела.

Сражение, состоявшее только в том, чтозахвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа надфранцузами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как неразошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены иотступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь,дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецкомгородке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была доприезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитыхи раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных иневоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и,склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел внего на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдатраненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его кгосударю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза,сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой боклошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места.Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиесяносилки. Солдат застонал.

— Тише, тише, разве нельзя тише? — видимо,более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.

Ростов видел слезы, наполнившие глазагосударя, и слышал, как он, отъезжая, по-французски сказал Чарторижскому:

— Какая ужасная вещь война, какая ужаснаявещь! Quelle terrible chose que la guerre!

Войска авангарда расположились впереди Вишау,в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке впродолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещанынаграды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь,трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.

Денисов в эту ночь праздновал производствосвое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тостза здоровье государя, но «не государя-императора, как говорят на официальныхобедах, — сказал он, — а за здоровье государя, доброго, обворожительного ивеликого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»

— Коли мы прежде дрались, — сказал он, — и недавали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда онвпереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть,я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровьеАлександра первого! Урра!

— Урра! — зазвучали воодушевленные голосаофицеров.

И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленнои не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.

Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы,Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел ксолдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своимидлинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из-за распахнувшейся рубашки,остановился в свете костра.

— Ребята, за здоровье государя-императора, запобеду над врагами, урра! — крикнул он своим молодецким, старческим, гусарскимбаритоном.

Гусары столпились и дружно отвечали громкимкриком.

Поздно ночью, когда все разошлись, Денисовпотрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.

— Вот на походе не в кого влюбиться, так он вца`я влюбился, — сказал он.

— Денисов, ты этим не шути, — крикнул Ростов,— это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…

— Ве`ю, ве`ю, д`ужок, и `азделяю и одоб`яю…

— Нет, не понимаешь!