Как бы счастлив был Ростов, ежели бы могтеперь умереть за своего царя!

— Вы заслужили георгиевские знамена и будетеих достойны.

«Только умереть, умереть за него!» думалРостов.

Государь еще сказал что-то, чего не расслышалРостов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричалтоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком,только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.

Государь постоял несколько секунд противгусар, как будто он был в нерешимости.

«Как мог быть в нерешимости государь?» подумалРостов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной иобворожительной, как и всё, что делал государь.

Нерешительность государя продолжалась одномгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время,дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рукагосударя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемыйбеспорядочно-заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он,останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелсяРостову из-за свиты, окружавшей императоров.

В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского,лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссорас ним и представился вопрос, следует — или не следует вызывать его.«Разумеется, не следует, — подумал теперь Ростов… — И стоит ли думать иговорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви,восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю,всем прощаю теперь», думал Ростов.

Когда государь объехал почти все полки, войскастали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном уДенисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно навиду перед государем.

Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок,два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеногоаллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду кгруди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли,грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший насебе взгляд государя, прошел превосходно.

Сам Ростов, завалив назад ноги и подобравживот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженнымлицом, чортом, как говорил Денисов, проехал мимо государя.

— Молодцы павлоградцы! — проговорил государь.

«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы онвелел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.

Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшиеи Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, обавстрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохопридется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия приметнашу сторону.

Но более всего во всех кружках говорили огосударе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.

Все только одного желали: подпредводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самогогосударя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотраРостов и большинство офицеров.

Все после смотра были уверены в победе больше,чем бы могли быть после двух выигранных сражений.

На другой день после смотра Борис, одевшись влучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга,поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себенаилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице,казавшееся ему особенно-заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отецприсылает по 10-ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться ини к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы,надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».

В Ольмюце он не застал в этот день князяАндрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус ижили оба императора с своими свитами — придворных, приближенных, только большеусилил его желание принадлежать к этому верховному миру.

Он никого не знал, и, несмотря на егощегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, вщегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные,казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не тольконе хотели, но и не могли признать его существование. В помещенииглавнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты идаже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, какон, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотряна это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обедаопять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросилБолконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой,вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель:стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате,сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели,подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий игрална клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевалему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменилсвоего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливообернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь,в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. Вприемной было человек десять офицеров и генералов.

В то время, как взошел Борис, князь Андрей,презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, котораяясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не сталразговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почтина цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лицачто-то докладывал князю Андрею.

— Очень хорошо, извольте подождать, — сказалон генералу тем французским выговором по-русски, которым он говорил, когдахотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу(который с мольбою бегал за ним, прося еще что-то выслушать), князь Андрей свеселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.