Борис в эту минуту уже ясно понял то, что онпредвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины,которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, быладругая, более существенная субординация, та, которая заставляла этогозатянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время каккапитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобнымразговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда-нибудь Борис решилсяслужить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации.Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князюАндрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте,мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взялза руку.

— Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Яцелый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Какнемцы возьмутся за аккуратность — конца нет!

Борис улыбнулся, как будто он понимал то, очем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал ифамилию Вейротера и даже слово диспозиция.

— Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Яоб вас подумал за это время.

— Да, я думал, — невольно отчего-то краснея,сказал Борис, — просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князяКурагина; я хотел просить только потому, — прибавил он, как бы извиняясь, что,боюсь, гвардия не будет в деле.

— Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, —сказал князь Андрей, — только дайте доложить про этого господина, и япринадлежу вам.

В то время как князь Андрей ходил докладыватьпро багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса овыгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика,помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Онотвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинетаглавнокомандующего.

— Вот что, мой милый, я думал о вас, — сказалкнязь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. — Кглавнокомандующему вам ходить нечего, — говорил князь Андрей, — он наговоритвам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы ещене так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этогодальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Новот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал-адъютант и прекрасныйчеловек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, чтотеперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперьсосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте-ка к Долгорукову, мне и надосходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли онвозможным пристроить вас при себе, или где-нибудь там, поближе к солнцу.

Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когдаему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе.Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял быдля себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и котораяпритягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князюДолгорукову.

Было уже поздно вечером, когда они взошли вОльмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.

В этот самый день был военный совет, накотором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, впротивность мнения стариков — Кутузова и князя Шварцернберга, было решенонемедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный советтолько что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел водворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находилисьпод обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета.Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего-то не наступая, так единодушнобыли заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгоднаступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, безсомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашейстороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, былистянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвалисьв дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был домалейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившемувойска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска впрошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстоялосразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана накартах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего непредпринимал.

Долгоруков, один из самых горячих сторонниковнаступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленныйи гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого имофицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказалБорису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которыесильнее всего занимали его в эту минуту, по-французски обратился к князюАндрею.

— Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение!Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь жепобедоносно. Однако, мой милый, — говорил он отрывочно и оживленно, — я долженпризнать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что заточность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всехвозможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый,выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать.Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию — чего ж вы хотитееще?

— Так наступление окончательно решено? —сказал Болконский.

— И знаете ли, мой милый, мне кажется, чторешительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено отнего письмо к императору. — Долгоруков улыбнулся значительно.

— Вот как! Что ж он пишет? — спросилБолконский.

— Что он может писать? Традиридира и т. п.,всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; этоверно! Но что забавнее всего, — сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, — этото, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу,само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.

— Но между тем, чтобы не признаватьимператором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, — сказалБолконский.

— В том-то и дело, — смеясь и перебивая,быстро говорил Долгоруков. — Вы знаете Билибина, он очень умный человек, онпредлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».