— Поверите ли, граф, я ничего не испугался,потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что яприказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех.Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Яявился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился.Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности исамодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не наживот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, — говорилБерг, проницательно улыбаясь. — Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли,граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете,граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так-то,граф, — говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.

— Да, это славно, — улыбаясь, сказал Ростов.

Но Борис, заметив, что Ростов сбиралсяпосмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростоварассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и онначал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Онрассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновеннорассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы,чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивеебыло рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивыймолодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он началрассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно,невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правдуэтим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы обатаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, иожидали точно такого же рассказа, — или бы они не поверили ему, или, что ещехуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилосьтого, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог оним рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул рукуи изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказатьвсё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то,что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны.Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, какбуря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабляотведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал имвсё это.

В середине его рассказа, в то время как онговорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенстваиспытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которогождал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодымлюдям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошорасположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнитьжелание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, онзашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидаврассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которыхтерпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился,прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Емунеприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Ноэто было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, онувидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятныйнасмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своейармейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, ккоторым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себясконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, ичто, без нескромности, слышно о наших предположениях?

— Вероятно, пойдут вперед, — видимо, не желаяпри посторонних говорить более, отвечал Болконский.

Берг воспользовался случаем спросить сособенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенноефуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал,что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берградостно рассмеялся.

— Об вашем деле, — обратился князь Андрейопять к Борису, — мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. — Вы приходитеко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.

И, оглянув комнату, он обратился к Ростову,которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление,он и не удостоивал заметить, и сказал:

— Вы, кажется, про Шенграбенское делорассказывали? Вы были там?

— Я был там, — с озлоблением сказал Ростов,как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.

Болконский заметил состояние гусара, и оно емупоказалось забавно. Он слегка-презрительно улыбнулся.

— Да! много теперь рассказов про это дело!

— Да, рассказов, — громко заговорил Ростов,вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, —да, рассказов много, но наши рассказы — рассказы тех, которые были в самом огненеприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков,которые получают награды, ничего не делая.

— К которым, вы предполагаете, что япринадлежу? — спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.

Странное чувство озлобления и вместе с темуважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.

— Я говорю не про вас, — сказал он, — я вас незнаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.

— А я вам вот что скажу, — с спокойною властиюв голосе перебил его князь Андрей. — Вы хотите оскорбить меня, и я готовсогласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметьдостаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьмадурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезнойдуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель,нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам непонравиться. Впрочем, — сказал он, вставая, — вы знаете мою фамилию и знаете,где найти меня; но не забудьте, — прибавил он, — что я не считаю нисколько нисебя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить этодело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; досвидания, — заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.