Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. —Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, —говорила она сквозь слезы.

— Вот видно, что все вы, женщины, — плаксы, —сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. — Я такочень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего непонимаете. — Наташа улыбнулась сквозь слезы.

— Ты не читала письма? — спрашивала Соня.

— Не читала, но она сказала, что всё прошло, ичто он уже офицер…

— Слава Богу, — сказала Соня, крестясь. — Но,может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.

Петя молча ходил по комнате.

— Кабы я был на месте Николушки, я бы ещебольше этих французов убил, — сказал он, — такие они мерзкие! Я бы их побилстолько, что кучу из них сделали бы, — продолжал Петя.

— Молчи, Петя, какой ты дурак!..

— Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут,— сказал Петя.

— Ты его помнишь? — после минутного молчаниявдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»

— Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтобхорошо помнить, чтобы всё помнить, — с старательным жестом сказала Наташа,видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. — И я помнюНиколеньку, я помню, — сказала она. — А Бориса не помню. Совсем не помню…

— Как? Не помнишь Бориса? — спросила Соня судивлением.

— Не то, что не помню, — я знаю, какой он, ноне так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (оназакрыла глаза), так, нет — ничего!

— Ах, Наташа, — сказала Соня, восторженно исерьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышатьто, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому-тодругому, с кем нельзя шутить. — Я полюбила раз твоего брата, и, что бы нислучилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.

Наташа удивленно, любопытными глазами смотрелана Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, чтобыла такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще неиспытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.

— Ты напишешь ему? — спросила она.

Соня задумалась. Вопрос о том, как писать кNicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когдаон был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему осебе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.

— Не знаю; я думаю, коли он пишет, — и янапишу, — краснея, сказала она.

— И тебе не стыдно будет писать ему?

Соня улыбнулась.

— Нет.

— А мне стыдно будет писать Борису, я не будуписать.

— Да отчего же стыдно? Да так, я не знаю.Неловко, стыдно.

— А я знаю, отчего ей стыдно будет, — сказалПетя, обиженный первым замечанием Наташи, — оттого, что она была влюблена вэтого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого);теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителепенья): вот ей и стыдно.

— Петя, ты глуп, — сказала Наташа.

— Не глупее тебя, матушка, — сказалдевятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.

Графиня была приготовлена намеками АнныМихайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз сминиатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей наглаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини иостановилась.

— Не входите, — сказала она старому графу,шедшему за ней, — после, — и затворила за собой дверь.

Граф приложил ухо к замку и стал слушать.

Сначала он слышал звуки равнодушных речей,потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик,потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостнымиинтонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице АнныМихайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию ивводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.

— C`est fait! [Дело сделано!] — сказала онаграфу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной рукетабакерку с портретом, в другой — письмо и прижимала губы то к тому, то кдругому.

Увидав графа, она протянула к нему руки,обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо ипортрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысуюголову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письмебыл кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка,производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося ихблагословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m-rШелингу, и m-mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню,которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соняпокраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержатьобратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и,раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол.Графиня плакала.

— О чем же вы плачете, maman? — сказала Вера.— По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.

Это было совершенно справедливо, но и граф, играфиня, и Наташа — все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такаявышла!» подумала графиня.