Ростов вспомнил то, что ему надо былоответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то,что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухопростившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру ивызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так?был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с какимбы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечкапод его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которыхон знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этогоненавидимого им адъютантика.

На другой день свидания Бориса с Ростовым былсмотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех,которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследникомцесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной80-титысячной армии.

С раннего утра начали двигаться щегольскивычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. Тодвигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеровостанавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такиеже массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучаланарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитымимузыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своиммедным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своимзапахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставляласьна назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, сперетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертымиворотниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные,расфранченные офицеры, но каждый солдат, — с свежим, вымытым и выбритым лицом идо последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь,выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоскулежала примоченная гривка, — все чувствовали, что совершается что-тонешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовалисвое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместечувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.

С раннего утра начались напряженные хлопоты иусилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле сталиряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия,еще сзади пехота.

Между каждым рядом войск была как бы улица.Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (вкоторой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие изРоссии армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли пододну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.

Как ветер по листьям пронесся взволнованныйшопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежалаволна суеты последних приготовлений.

Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаясягруппа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветрапробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена,затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движениемвыражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос:«Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всёзатихло.

В мертвой тишине слышался топот тольколошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздалисьзвуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал-марш. Казалось,не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественноиздавала эти звуки. Из-за этих звуков отчетливо послышался один молодой,ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полкгаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами людиужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.

Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии,к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывалкаждый человек этой армии, — чувство самозабвения, гордого сознания могуществаи страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.

Он чувствовал, что от одного слова этогочеловека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, — ничтожнаяпесчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или навеличайшее геройство, и потому-то он не мог не трепетать и не замирать при видеэтого приближающегося слова.

— Урра! Урра! Урра! — гремело со всех сторон,и один полк за другим принимал государя звуками генерал-марша; потом Урра!..генерал-марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая,сливались в оглушительный гул.

Пока не подъезжал еще государь, каждый полк всвоей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; толькосравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всейтой линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этихголосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своихчетвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигалисьсотни всадников свиты и впереди их два человека — императоры. На них-тобезраздельно было сосредоточено сдержанно-страстное внимание всей этой массылюдей.

Красивый, молодой император Александр, вконно-гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятнымлицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.

Ростов стоял недалеко от трубачей и издалекасвоими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когдагосударь приблизился на расстояние 20-ти шагов и Николай ясно, до всехподробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, ониспытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал.Всё — всякая черта, всякое движение — казалось ему прелестно в государе.

Остановившись против Павлоградского полка,государь сказал что-то по-французски австрийскому императору и улыбнулся.

Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно началулыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Емухотелось выказать чем-нибудь свою любовь к государю. Он знал, что этоневозможно, и ему хотелось плакать.

Государь вызвал полкового командира и сказалему несколько слов.

«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы комне обратился государь! — думал Ростов: — я бы умер от счастия».

Государь обратился и к офицерам:

— Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову,как звук с неба), благодарю от всей души.