Военный совет, на котором князю Андрею неудалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное итревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов сЛанжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзябыло Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначеделаться? Неужели из-за придворных и личных соображений должно рисковатьдесятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.

«Да, очень может быть, завтра убьют», подумалон. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких исамых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание сотцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о еебеременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично-размягченном ивзволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и сталходить перед домом.

Ночь была туманная, и сквозь туман таинственнопробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! — думал он. — Завтра, может быть,всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все этивоспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, можетбыть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется,наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение,потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующихлиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он,наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, иВейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто неберется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие,чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию крешительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говоритдругой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает своиуспехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит званиедежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражениевыиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говоритопять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен,убит или обманут; ну, а потом что ж? — «Ну, а потом, — отвечает сам себе князьАндрей, — я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочуэтого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь яне виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу.Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мнеделать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть,раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многиелюди — отец, сестра, жена, — самые дорогие мне люди, — но, как ни страшно инеестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжестванад людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, залюбовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова.На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос,вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князьАндрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»

— Ну, — отвечал старик.

— Тит, ступай молотить, — говорил шутник.

— Тьфу, ну те к чорту, — раздавался голос,покрываемый хохотом денщиков и слуг.

«И все-таки я люблю и дорожу только торжествомнад всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надомной носится в этом тумане!»

Ростов в эту ночь был со взводом вофланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаныв цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон,непреодолимо-клонивший его. Назади его видно было огромное пространствонеясно-горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманнаятемнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел:то серелось, то как будто чернелось что-то; то мелькали как будто огоньки, там,где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит унего. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, тоДенисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза иблизко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногдачерные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту жетуманную темноту. «Отчего же? очень может быть, — думал Ростов, — что государь,встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай,что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого-тоофицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы яохранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал егообманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь ипреданность государю, представлял себе врага или обманщика-немца, которого он снаслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальнийкрик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.

«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль — дышло,Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… — подумал он. —Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да,теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу ипопрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехатьсвоих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологийосвещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена.На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна лиэто в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Емупоказалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что-то. «Должно быть,снег — это пятно; пятно — une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»