— Ваше сиятельство, — сказал Ростов, —позвольте вас просить.

— Что такое?

— Завтра эскадрон наш назначен в резервы;позвольте вас просить прикомандировать меня к 1-му эскадрону.

— Как фамилия?

— Граф Ростов.

— А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.

— Ильи Андреича сын? — сказал Долгоруков.

Но Ростов не отвечал ему.

— Так я буду надеяться, ваше сиятельство.

— Я прикажу.

«Завтра, очень может быть, пошлют скаким-нибудь приказанием к государю, — подумал он. — Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армиипроисходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, самимператор верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигалипуки соломы и с криками: vive l`empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона былследующий:

«Солдаты! Русская армия выходит против вас,чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые выразбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этогоместа. Позиции, которые мы занимаем, — могущественны, и пока они будут итти,чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководитьвашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычнойхрабростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победабудет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора,подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания впобеде, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, котораятак необходима для чести своей нации.

Под предлогом увода раненых не расстроиватьряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемниковАнглии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончитнаш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новыефранцузские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который язаключу, будет достоин моего народа, вас и меня.

Наполеон».

В 5 часов утра еще было совсем темно. Войскацентра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левомфланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первыеспуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг иотбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и началиподниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, елглаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдатыпережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались противогней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всёлишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновалимежду русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывалсяавстрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться:солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки,разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и,покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывалиповозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами,крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимсяобозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не знаякуда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни тойместности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.

Солдат в движении так же окружен, ограничен ивлеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далекоон ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он,вокруг него — как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своегокорабля — всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель ИванМитрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знатьте широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знаеткак и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота,которая звучит приближением чего-то решительного и торжественного и вызывает ихна несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараютсявыйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жаднорасспрашивают о том, что делается вокруг них.

Туман стал так силен, что, несмотря на то, чторассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громаднымидеревьями, ровные места — обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно былостолкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё втом же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой,непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, товпереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому женаправлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душеоттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то-есть неизвестно куда, идетеще много, много наших.

— Ишь ты, и курские прошли, — говорили врядах.

— Страсть, братец ты мой, что войски нашейсобралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, —одно слово!

Хотя никто из колонных начальников неподъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы виделина военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потомутолько исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат),несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности внаступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войскадолжна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознаниесовершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается этосознание, — весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передаетсянеобыкновенно-верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода полощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, ещепрошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общеюуверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относяпричину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходитвредная путаница, которую наделали колбасники.

— Что стали-то? Аль загородили? Или уж нафранцуза наткнулись?

— Нет не слыхать. А то палить бы стал.

— То-то торопили выступать, а выступили —стали без толку посереди поля, — всё немцы проклятые путают. Эки чертибестолковые!