Старший писарь вздохнул.

— Мне думается, что в такой войне, как эта, когдастолько войск и так растянута линия фронта, можно достичь успеха скорее хорошимманеврированием, чем отчаянными атаками. Я наблюдал это под Дуклою, когда был вдесятой маршевой роте. Тогда всё сошло гладко, пришёл приказ «nichtschiessen!»,[143] мы и не стреляли, а ждали, пока русские кнам приблизятся. Мы бы их забрали в плен без единого выстрела, только тогдаоколо нас на левом фланге стояли идиоты ополченцы, и они так испугались русских,что начали удирать под гору по снегу — прямо как по льду. Ну, мы получилиприказ, где сообщалось, что русские прорвали левый фланг и что мы должны отойтик штабу бригады. Я тогда как раз находился в штабе бригады, куда принёс наподпись ротную продовольственную книгу, так как не мог разыскать наш полковойобоз. В это время в штаб стали прибегать поодиночке ребята из десятой маршевойроты. К вечеру их прибыло сто двадцать человек, а остальные, как говорили,заблудились во время отступления и съехали по снегу прямо к русским, вроде какна тобогане. Натерпелись мы там страху, господин обер-лейтенант! У русских вКарпатах были позиции и внизу и наверху… А потом, господин обер-лейтенант,капитан Сагнер…

— Оставьте вы меня в покое с капитаном Сагнером! —сказал поручик Лукаш. — Я сам всё это отлично знаю. Только не воображайте,пожалуйста, что, когда начнётся бой, вы опять случайно очутитесь где-нибудь вобозе и будете получать ром и вино. Меня предупредили, что вы пьёте горькую истоит посмотреть на ваш красный нос, сразу видно, с кем имеешь дело.

— Это всё с Карпат, господин обер-лейтенант. Тампоневоле приходилось пить: обед нам приносили на гору холодный, в окопах —снег, огонь разводить нельзя, нас только ром и поддерживал. И если б не я, снами случилось бы, что и с другими маршевыми ротами, где не было рому и людизамерзали. Но зато у нас от рому покраснели носы, и это имело плохую сторону,так как из батальона пришёл приказ, чтобы на разведки посылать тех солдат, укоторых носы красные.

— Теперь зима уже прошла, — многозначительнопроронил поручик. — Ром, как и вино, господин обер-лейтенант, на фронтенезаменимы во всякое время года. Они, так сказать, поддерживают хорошеенастроение. За полкотелка вина и четверть литра рому солдат сам пойдёт дратьсяс кем угодно. И какая это скотина опять стучит в дверь, на дверях же написано«Nicht klopfen!»[144] — Herein![145]

Поручик Лукаш повернулся в кресле и увидел, что дверьмедленно и тихо открывается. И так же тихо, приложив руку к козырьку, вканцелярию одиннадцатой маршевой роты вступил бравый солдат Швейк. Вероятно, онотдавал честь, ещё когда стучал в дверь и разглядывал надпись «Nicht klopfen!»

Швейк держал руку у козырька, и это очень шло к егобесконечно довольной, беспечной физиономии. Он выглядел, как греческий богворовства, облачённый в скромную форму австрийского пехотинца.

Поручик Лукаш на мгновенье зажмурил глаза под ласковымвзглядом бравого солдата Швейка. Наверно, с таким обожанием и нежностью гляделблудный, потерянный и вновь обретённый сын на своего отца, когда тот в егочесть жарил на вертеле барана.

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опятьздесь, — заговорил Швейк так просто и непринуждённо, что поручик Лукашсразу пришёл в себя.

С того самого момента, когда полковник Шрёдер заявил, чтоопять посадит ему на шею Швейка, поручик Лукаш каждый день в мыслях отдалялмомент свидания.

Каждое утро поручик убеждал себя: «Сегодня он не появится.Наверно, опять чего-нибудь натворил, его ещё там подержат».

Но все эти расчёты Швейк мило и просто разрушил одним своимпоявлением.

Швейк сначала бросил взгляд на старшего писаря Ванека и,обратившись к нему с приятной улыбкой, подал бумаги, которые вынул из карманашинели.

— Осмелюсь доложить, господин старший писарь, этибумаги, выданные мне в полковой канцелярии, я должен отдать вам. Это насчётмоего жалованья и зачисления на довольствие.

В канцелярии одиннадцатой маршевой роты Швейк держался такестественно и свободно, как будто он с Ванеком был в самых приятельскихотношениях. На его обращение старший писарь реагировал кратко:

— Положите их на стол.

— Будьте любезны, старший писарь, оставьте насодних, — сказал со вздохом поручик Лукаш.

Ванек ушёл и остался за дверью подслушивать, о чём они будутговорить.

Сначала он не слышал ничего. Швейк и поручик Лукаш молчали идолго глядели друг на друга. Лукаш смотрел на Швейка, как петушок, стоящийперед курочкой и готовящийся на неё прыгнуть; он словно хотел егозагипнотизировать.

Швейк, как всегда, отвечал поручику своим тёплым,приветливым и спокойным взглядом, как будто хотел ему сказать: «Опять мывместе, душенька. Теперь нас ничто не разлучит, голубчик ты мой». Так какпоручик долго не прерывал молчания, глаза Швейка говорили ему с трогательнойнежностью: «Так скажи что-нибудь, золотой мой, вымолви хоть словечко!»

Поручик Лукаш прервал это мучительное молчание словами, вкоторые старался вложить изрядную долю иронии:

— Добро пожаловать, Швейк! Благодарю за визит.Наконец-то вы у нас, долгожданный гость.

Но он не сдержался, и вся злость, накопившаяся за последниедни, вылилась в страшном ударе кулаком по столу. Чернильница подскочила изалила чернилами ведомость на жалованье. Одновременно с чернильницей подскочилпоручик Лукаш и, приблизившись вплотную к Швейку, заорал:

— Скотина!

Он метался взад и вперёд по узкой канцелярии и, оказываясьоколо Швейка, плевался.

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —сказал Швейк, между тем как поручик Лукаш всё бегал по канцелярии и висступлении бросал в угол скомканные листы бумаги, за которыми он то и делоподходил к столу, — письмо, стало быть, я отдал, как договорились. Ксчастью, мне удалось застать дома саму пани Каконь, и могу сказать, что этовесьма интересная женщина, правда, я видел её в слезах…

Поручик Лукаш сел на койку военного писаря и хриплым голосомкрикнул:

— Когда же этому придёт конец, Швейк?

Швейк, сделав вид, что недослышал, ответил:

— Потом со мной вышла маленькая неприятность, но я взялвсё на себя. Правда, мне не поверили, что я переписываюсь с этой пани, и, длятого чтобы замести следы, я во время допроса проглотил письмо. Потом по чистойслучайности — иначе это никак не объяснить! — я вмешался в небольшуюпотасовку, но благополучно вывернулся. Невинность моя была признана, меняпослали на полковой рапорт, но в дивизионном суде следствие прекратили. Вполковой канцелярии я ждал всего несколько минут, пока не пришёл полковник,который выругал меня слегка и сказал, что я должен немедленно, господинобер-лейтенант, явиться к вам с рапортом о вступлении в должность ординарца.Кроме того, господин полковник приказал мне доложить вам, чтобы вы немедленнопришли к нему по делам маршевой роты. С тех пор прошло больше получаса. Но ведьгосподин полковник не знал, что меня ещё потянут в полковую канцелярию и что ятам просижу больше пятнадцати минут. А сидел я там потому, что мне задержалижалованье, которое должны были выдать не в роте, а в полку, так как я считалсяполковым арестантом. Там всё так перемешали и перепутали, что прямо обалдетьможно.