— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, из всейнашей маршевой роты Балоун показался мне самым порядочным солдатом. Это такаядубина, что до сих пор не может запомнить ни одного ружейного приёма, и дай емувинтовку, так он ещё бед натворит. На последней учебной стрельбе холостымипатронами он чуть-чуть не попал в глаз своему соседу. Я полагал, что по крайнеймере эту службу он сможет исполнять.

— Каждый день сжирать обед своего офицера! —воскликнул Лукаш. — Как будто ему не хватает своей порции. Ну, теперь ты сыт,я полагаю?

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я всегдаголоден. Если у кого остаётся хлеб — я тут же вымениваю его на сигареты, и всёмне мало, такой уж я уродился. Ну, думаю, теперь уж я сыт — ан нет! Минутуспустя у меня в животе снова начинает урчать, будто и не ел вовсе, и, глядь,он, стерва, желудок то есть, опять даёт о себе знать. Иногда думаю, что ужвзаправду хватит, больше в меня уж не влезет, так нет тебе! Как увижу, чтокто-то ест, или почую соблазнительный запах, сразу в животе, точно его помеломвымели, опять он начинает заявлять о своих правах. Я тут готов хоть гвоздиглотать! Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я уж просил: нельзя ли мнеполучать двойную порцию. По этой причине я был в Будейовицах у полкового врача,а тот вместо двойной порции засадил меня на два дня в лазарет и прописал нацелый день лишь чашку чистого бульона. «Я, говорит, покажу тебе, каналье, какбыть голодным. Попробуй приди сюда ещё раз, так уйдёшь отсюда, как щепка». Я,господин обер-лейтенант, не только вкусных вещей равнодушно не могу видеть, нои простые до того раздражают мой аппетит, что слюнки текут. Осмелюсьпочтительно просить вас, господин обер-лейтенант, распорядитесь, чтобы мневыдавали двойную порцию. Если мяса не будет, то хотя бы гарнир давали:картошку, кнедлики, немножко соуса, это ведь всегда остаётся.

— Довольно с меня твоих наглых выходок! — ответилпоручик Лукаш. — Видали вы когда-нибудь, старший писарь, более нахальногосолдата, чем этот балбес: сожрал обед, да ещё хочет, чтобы ему выдавали двойнуюпорцию. Этот обед ты запомнишь! Старший писарь, — обратился он кВанеку, — отведите его к капралу Вейденгоферу, пусть тот покрепче привяжетего на дворе около кухни на два часа, когда будут раздавать гуляш. Пустьпривяжет повыше, чтобы он держался только на самых цыпочках и видел, как вкотле варится гуляш. Да устройте так, чтобы подлец этот был привязан, когдабудут раздавать гуляш, чтобы у него слюнки потекли, как у голодной суки, когдата околачивается у колбасной. Скажите повару, пусть раздаст его порцию.

— Слушаюсь, господин обер-лейтенант. Идёмте, Балоун.

Когда они уже уходили, поручик задержал их в дверях и, глядяпрямо в испуганное лицо Балоуна, победоносно провозгласил:

— Ну что? Добился своего? Приятного аппетита! А еслиещё раз проделаешь со мной такую штуку, я тебя без всяких передам ввоенно-полевой суд!

Когда Ванек вернулся и объявил, что Балоун уже привязан,поручик Лукаш сказал:

— Вы меня, Ванек, знаете, я не люблю делать такихвещей, но я не могу поступить иначе. Во-первых, вы знаете, что когда у собакиотнимают кость, она огрызается. Я не хочу, чтобы возле меня жил негодяй.Во-вторых, то обстоятельство, что Балоун привязан, имеет крупное моральное ипсихологическое значение для всей команды. За последнее время ребята, кактолько попадут в маршевый батальон и узнают, что их завтра или послезавтраотправят на позиции, делают что им вздумается. — Измученный поручик тихопродолжал: — Позавчера во время ночных манёвров мы должны были действоватьпротив учебной команды вольноопределяющихся за сахарным заводом. Первый взвод,авангард, более или менее соблюдал тишину на шоссе, потому что я сам его вёл,но второй, который должен был свернуть налево и расставить под сахарным заводомдозоры, тот вёл себя так, будто возвращался с загородной прогулки. Пели,стучали ногами так, что в лагере слышно было. Кроме того, на правом фланге нарекогносцировку местности около леса шёл третий взвод. От нас по крайней мередесять минут ходьбы а всё же ясно было видно, как эти мерзавцы курят: повсюду огненныеточки. А четвёртый взвод, тот, который должен был быть арьергардом, чёрт знаеткаким образом вдруг появился перед нашим авангардом, так что его приняли занеприятеля, и мне пришлось отступать перед собственным арьергардом, наступавшимна меня. Вот какой досталась мне в наследство одиннадцатая маршевая рота. Что яиз этой команды могу сделать! Как они будут вести себя во время настоящего боя?

При этих словах Лукаш молитвенно сложил руки и сделалмученическое лицо, а нос у него вытянулся.

— Вы на это, господин поручик, не обращайтевнимания, — старался успокоить его старший писарь Ванек, — не ломайтесебе голову. Я был уже в трёх маршевых ротах, и каждую из них вместе со всембатальоном расколотили, а нас отправляли на переформирование. Все эти маршевыероты были друг на друга похожи, и ни одна из них ни на волосок не была лучшевашей, господин обер-лейтенант. Хуже всех была девятая. Та потянула с собой вплен всех унтеров и ротного командира. Меня спасло только то, что я отправилсяв полковой обоз за ромом и вином и они проделали всё это без меня. А знаете ливы, господин обер-лейтенант, что во время последних ночных манёвров, о которыхвы изволили рассказывать, учебная команда вольноопределяющихся, которая должнабыла обойти нашу роту, заблудилась и попала к Нейзидлерскому озеру? Маршируетсебе до самого утра, а разведочные патрули — так те прямо влезли в болото. Авёл её сам господин капитан Сагнер. Они дошли бы до самого Шопроня, если б нерассвело! — сообщил конфиденциально старший писарь: ему нравилосьсмаковать подобные происшествия; ни одно из них не ускользнуло от еговнимания. — Знаете ли вы, господин обер-лейтенант, — сказал он,доверительно подмигивая Лукашу, — что господин капитан Сагнер будетназначен командиром нашего маршевого батальона? По словам штабного фельдфебеляГегнера, первоначально предполагалось, что командиром будете назначены вы, каксамый старший из наших офицеров, а потом будто бы пришёл в бригаду приказ издивизии о назначении капитана Сагнера…

Поручик Лукаш закусил губу и закурил сигарету.

Обо всём этом он уже знал и был убеждён, что с ним поступаютнесправедливо. Капитан Сагнер уже два раза обошёл его по службе. Однако Лукаштолько проронил:

— Не в капитане Сагнере дело…

— Не очень-то мне это по душе, — интимно заметилстарший писарь. — Рассказывал мне фельдфебель Гегнер, что в начале войныгосподин капитан Сагнер вздумал где-то в Черногории отличиться и гнал одну ротуза другой на сербские позиции под обстрел пулемётов, несмотря на то что этобыло совершенно гиблое дело и пехота там вообще ни черта не сделала бы, так каксербов с тех скал могла снять только артиллерия. Из всего батальона осталосьтолько восемьдесят человек; сам капитан Сагнер был ранен в руку, потом вбольнице заразился ещё дизентерией и только после этого появился у нас в полкув Будейовицах. А вчера он будто бы распространялся в собрании, что мечтает офронте, готов потерять там весь маршевый батальон, но себя покажет и получитsignum laudis.[142] За свою деятельность на сербском фронте онполучил фигу с маслом, но теперь или ляжет костьми со всем маршевым батальоном,или будет произведён в подполковники, а маршевому батальону придётся туго. Ятак полагаю, господин обер-лейтенант, что этот риск и нас касается. Недавнофельдфебель Гегнер говорил, что вы очень не ладите с капитаном Сагнером и чтоон в первую очередь пошлёт в бой нашу одиннадцатую роту, в самые опасные места.