— Им надо было хины давать, — сказал Швейк.

С этими словами они вступили в барак, где помещалсядивизионный суд, и конвойные отвели их в канцелярию № 8, где за длиннымстолом, заваленным бумагами, сидел аудитор Руллер.

Перед ним лежал том Свода законов, на котором стоялнедопитый стакан чаю. На столе возвышалось распятие из поддельной слоновойкости с запылённым Христом, безнадёжно глядевшим на подставку своего креста,покрытую пеплом и окурками.

Аудитор Руллер одной рукой стряхивал пепел с сигареты нпостукивал ею о подставку распятия, к новой скорби распятого бога, а другоюотдирал стакан с чаем, приклеившийся к Своду законов.

Высвободив стакан из объятий Свода законов, он продолжалперелистывать книгу, взятую в офицерском собрании.

Это была книга Фр. С. Краузе с многообещающимзаглавием: «Forschungen zur Entwicklungsgeschichte der geschlechtlichen Moral».[137]

Аудитор загляделся на репродукции с наивных рисунков мужскихи женских половых органов с соответствующими стихами, которые открыл учёныйФр. С. Краузе в уборных берлинского Западного вокзала, и не заметилвошедших.

Он оторвался от репродукций только после того, как Водичкакашлянул.

— Was geht los?[138] — спросил он,продолжая перелистывать книгу в поисках новых примитивных рисунков, набросков изарисовок.

— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — ответилШвейк, — коллега Водичка простудился и кашляет.

Аудитор Руллер только теперь взглянул на Швейка и Водичку.Он постарался придать своему лицу строгое выражение.

— Наконец-то притащились, — проворчал аудитор,роясь в куче дел на столе. — Я приказал вас позвать на девять часов, атеперь без малого одиннадцать. Как ты стоишь, осёл? — обратился он кВодичке, осмелившемуся стать «вольно». — Когда скажу «вольно», можешьделать со своими ножищами, что хочешь.

— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — отозвалсяШвейк, — он страдает ревматизмом.

— Держи язык за зубами! — разозлился аудиторРуллер. — Ответишь, когда тебя спросят. Ты уже три раза был у меня надопросе и всегда болтаешь больше, чем надо. Найду я это дело наконец или ненайду? Досталось мне с вами, негодяями, хлопот! Ну, да это вам даром непройдёт, попусту заваливать суд работой!

Так слушайте, байстрюки, — прибавил он, вытаскивая изгруды бумаг большое дело, озаглавленное:

«Schwejk und Woditschka»[139]

— He думайте, что из-за какой-то дурацкой драки вы идальше будете валяться на боку в дивизионной тюрьме и отделаетесь на время отфронта. Из-за вас, олухов, мне пришлось телефонировать в суд при штабеармии. — Аудитор вздохнул. — Что ты строишь такую серьёзную рожу,Швейк? — продолжал он. — На фронте у тебя пропадёт охота драться сгонведами. Дело ваше прекращается, каждый пойдёт в свою часть, где будетнаказан в дисциплинарном порядке, а потом отправитесь со своей маршевой ротойна фронт. Попадитесь мне ещё раз, негодяи! Я вас так проучу, не обрадуетесь!Вот вам ордер на освобождение и ведите себя прилично. Отведите их во второйномер.

— Осмелюсь доложить, господин аудитор, — сказалШвейк, — мы ваши слова запечатлеем в сердцах, премного благодарны за вашудоброту. Случись это в гражданской жизни, я позволил бы себе сказать, что вызолотой человек. Одновременно мы оба должны ещё и ещё раз извиниться за то, чтодоставили вам столько хлопот. По правде сказать, мы этого не заслужили.

— Убирайтесь ко всем чертям! — заорал на Швейкааудитор. — Не вступись за вас полковник Шрёдер, так не знаю, чем бы всёэто дело кончилось.

Водичка почувствовал себя старым Водичкой только в коридоре,когда они вместе с конвоем направлялись в канцелярию № 2. Солдат,сопровождавший их, боялся опоздать к обеду.

— Ну-ка, ребята, прибавьте маленько шагу. Тащитесь,словно вши, — сказал он.

В ответ на это Водичка заявил конвоиру, чтобы он не особенноразорялся, пусть скажет спасибо, что он чех, а будь он мадьяр, Водичка разделалбы его как селёдку.

Так как военные писари ушли из канцелярии на обед, конвоирупришлось покамест отвести Швейка и Водичку обратно в арестантское помещение придивизионном суде. Это не обошлось без проклятий с его стороны в адресненавистной расы военных писарей.

— Друзья-приятели опять снимут весь жир с моегосупа, — вопил он трагически, — а вместо мяса оставят одни жилы. Вчеравот я тоже конвоировал двоих в лагерь, а кто-то тем временем сожрал полпайка,который получили за меня.

— Вы тут, в дивизионном суде, кроме жратвы, ни о чём недумаете, — сказал совсем воспрявший духом Водичка.

Когда Швейк и Водичка рассказали вольноопределяющемуся, чемкончилось дело, он воскликнул:

— Так, значит, в маршевую роту, друзья! «Попутноговетра», — как пишут в журнале чешских туристов. Подготовка к экскурсии ужезакончена. Наше славное предусмотрительное начальство обо всём позаботилось. Вызаписаны как участники экскурсии в Галицию. Отправляйтесь в путь-дорогу ввесёлом настроении и с лёгким сердцем. Лелейте в душе великую любовь к тому краю,где вас познакомят с окопами. Прекрасные и в высшей степени интересные места.Вы почувствуете себя на далёкой чужбине, как дома, как в родном краю, почти каку домашнего очага. С чувствами возвышенными отправляйтесь в те края, о которыхещё старый Гумбольдт сказал: «Во всём мире я не видел ничего болеевеликолепного, чем эта дурацкая Галиция!» Богатый и ценный опыт, приобретённыйнашей победоносной армией при отступлении из Галиции в дни первого похода,несомненно явится путеводной звездой при составлении программы второго похода.Только вперёд, прямёхонько в Россию, и на радостях выпустите в воздух всепатроны!

После обеда, перед уходом Швейка и Водички, в канцелярии кним подошёл злополучный учитель, сложивший стихотворение о вшах, и, отведяобоих в сторону, таинственно сказал:

— Не забудьте, когда будете на русской стороне, сразуже сказать русским: «Здравствуйте, русские братья, мы братья-чехи, мы нетавстрийцы».

При выходе из барака Водичка, желая демонстративно выразитьсвою ненависть к мадьярам и показать, что даже арест не мог поколебать исломить его убеждений, наступил мадьяру, принципиально отвергающему военнуюслужбу, на ногу и заорал на него:

— Обуйся, прохвост!

— Жалко, — с неудовольствием вздохнул сапёрВодичка Швейку, — что он ничего не ответил. Зря не ответил. Я бы егомадьярскую харю разорвал от уха до уха. А он, дурачина, молчит и позволяетнаступать себе на ногу. Чёрт возьми, Швейк, злость берёт, что меня не осудили!Этак выходит, что над нами вроде как насмехаются, что это дело с мадьярамигроша ломаного не стоит. А ведь мы дрались, как львы. Это ты виноват, что насне осудили, а дали такое удостоверение, будто мы и драться по-настоящему неумеем. Собственно, за кого они нас принимают? Что ни говори, это был вполнеприличный конфликт.