Поручик Лукаш смущённо кашлянул.

— Господин поручик, — обратился к нему интимнополковник, — положа руку на сердце, сколько раз вы спали с мадам Каконь?

Полковник Шрёдер был сегодня в очень хорошем настроении.

— Бросьте рассказывать, что вы лишь завязали с нейпереписку. В ваши годы я, будучи на трёхнедельных топографических курсах вЭгере, все эти три недели ничего другого не делал, как только спал свенгерками. Каждый день с другой: с молодыми, незамужними, с дамами болеесолидного возраста, замужними, — какие подвернутся. Работал такдобросовестно, что, когда вернулся в полк, еле ноги волочил. Больше всехизмочалила меня жена одного адвоката. Она мне показала, на что способнывенгерки, укусила меня при этом за нос и за всю ночь не дала мне глаз сомкнуть…

«Начал переписываться», — полковник ласково потрепалпоручика по плечу. — Знаем мы это! Не говорите мне ничего, у меня своёмнение об этой истории. Завертелись вы с ней, муж узнал, а тут ваш глупыйШвейк… Знаете, господин поручик, этот Швейк всё же верный парень. Здорово этоон с вашим письмом проделал. Такого человека, по правде сказать, жалко. Вот этоназывается воспитание! Это мне в парне нравится. Ввиду всего этого следствиенепременно должно быть приостановлено. Вас, господин поручик, скомпрометировалапресса. Вам здесь оставаться совершенно ни к чему. На этой неделе на русскийфронт будет отправлена маршевая рота. Вы — самый старший офицер в одиннадцатойроте. Эта рота отправится под вашей командой. В бригаде всё уже подготовлено.Скажите старшему писарю, пусть он вам подыщет другого денщика вместо Швейка.

Поручик Лукаш с благодарностью взглянул на полковника, а тотпродолжал:

— Швейка я прикомандировываю к вам в качестве ротногоординарца.

Полковник встал и, подавая побледневшему поручику руку,сказал:

— Итак, дело ликвидируется. Желаю удачи! Желаю вамотличиться на Восточном фронте. Если ещё когда-нибудь увидимся, заходите, неизбегайте нас, как в Будейовицах…

По дороге домой поручик Лукаш всё время повторял про себя:«Ротный командир, ротный ординарец». И перед ним вставал образ Швейка. Когдапоручик Лукаш велел старшему писарю Ванеку подыскать ему вместо Швейка новогоденщика, тот сказал:

— А я думал, что вы, господин обер-лейтенант, довольныШвейком, — и, услыхав, что полковник назначил Швейка ординарцем одиннадцатойроты, воскликнул: — Господи помилуй!

В арестантском бараке при дивизионном суде окна были забраныжелезными решётками. Вставали там, согласно предписанию, в семь часов утра ипринимались за уборку матрацев, валявшихся прямо на грязном полу: нар не было.В отгороженном углу длинного коридора, согласно предписанию, раскладывалисоломенные тюфяки и на них стелили одеяла; те, кто кончил уборку, сидели налавках вдоль стены и либо искали вшей (те, что пришли с фронта), либо короталивремя рассказами о всяких приключениях. Швейк вместе со старшим сапёромВодичкой и ещё несколькими солдатами разных полков и разного рода оружия сиделина лавке у двери.

— Посмотрите-ка, ребята, — сказал Водичка, —на венгерского молодчика у окна, как он, сукин сын, молится, чтобы у него всёсошло благополучно. У вас не чешутся руки раскроить ему харю?

— За что? Он хороший парень, — сказалШвейк. — Попал сюда потому, что не захотел явиться на призыв. Он противвойны. Сектант какой-то, а посадили его за то, что не хочет никого убивать истрого держится божьей заповеди. Ну, так ему эту божью заповедь покажут! Передвойной жил в Моравии один по фамилии Немрава. Так тот, когда его забрали,отказался даже взять на плечо ружьё: носить ружьё — это-де против егоубеждений. Ну, замучили его в тюрьме чуть не до смерти, а потом опять повели кприсяге. А он — нет, дескать, присягать не буду, это против моих убеждений. Инастоял-таки на своём.

— Вот дурак, — сказал старый сапёр Водичка, —мог бы и присягнуть, а потом начхал бы на всё. И на присягу тоже.

— Я уже три раза присягал, — отозвался одинпехотинец, — и в третий раз сижу за дезертирство. Не будь у менямедицинского свидетельства, что я пятнадцать лет назад в приступепомешательства укокошил свою тётку, меня бы уж раза три расстреляли на фронте.А покойная тётушка всякий раз выручает меня из беды, и в конце концов я,пожалуй, выйду из этой войны целым и невредимым.

— А на кой ты укокошил свою тётеньку? — спросилШвейк.

— На кой люди убивают, — ответил тот, —каждому ясно: из-за денег. У этой старухи было пять сберегательных книжек, ейкак раз прислали проценты, когда я, ободранный и оборванный, пришёл в гости.Кроме неё, у меня на белом свете не было ни души. Вот и пришёл я её просить,чтобы она меня приняла, а она — стерва! — иди, говорит, работать, ты,дескать, молодой, сильный, здоровый парень. Ну, слово за слово, я её стукнулнесколько раз кочергой по голове и так разделал физию, что уж и сам не могузнать: тётенька это или не тётенька? Сижу я у неё там на полу и всёприговариваю: «Тётенька или не тётенька?» Так меня на другой день и засталисоседи. Потом попал я в сумасшедший дом на Слупах, а когда нас перед войнойвызвали в Богнице на комиссию, признали меня излеченным, и пришлось идтидослуживать военную службу за пропущенные годы.

Мимо них прошёл худой долговязый солдат измученного вида свеником в руке.

— Это учитель из нашей маршевой роты, — представилего егерь, сидевший рядом со Швейком. — Идёт подметать. Исключительнопорядочный человек. Сюда попал за стишок, который сам сочинил.

— Эй, учитель! Поди-ка сюда, — окликнул он солдатас веником.

Тот с серьёзным видом подошёл к скамейке.

— Расскажи-ка нам про вшей.

Солдат с веником откашлялся и начал:

Весь фронт во вшах.

И с яростью скребётся

То нижний чин, то ротный командир.

Сам генерал, как лев, со вшами бьётся

И, что ни миг, снимает свой мундир.

Вшам в армии квартира даровая,

На унтеров им трижды наплевать.

Вошь прусскую, от страсти изнывая,

Австрийский вшивец валит на кровать.

Измученный солдат из учителей присел на скамейку и вздохнул:

— Вот и всё. И из-за этого я уже четыре раза был надопросе у господина аудитора.

— Собственно, дело ваше выеденного яйца нестоит, — веско заметил Швейк. — Всё дело в том, кого они там в судебудут считать старым австрийским вшивцем. Хорошо, что вы прибавили насчёткровати. Этим вы так их запутаете, что они совсем обалдеют. Вы только имобязательно разъясните, что вшивец — это вошь-самец и что на самку-вошь можетлезть только самец-вшивец. Иначе вам не выпутаться. Написали вы это, конечно, недля того, чтобы кого-нибудь обидеть, — это ясно. Господину аудиторускажите, что вы писали для собственного развлечения, и так же как свинья-самецназывается боров, так самца вши называют вшивцем. Учитель тяжеловздохнул. — Что ж делать, если этот самый господин аудитор не знает какследует чешского языка. Я ему приблизительно так и объяснял, но он на менянабросился. «Замец фжи по-чешски зовёт фожак, завсем не фшивец», — заявилгосподин аудитор. — Femininum, Sie gebildeter Kerl, ist «он фож». AlsoMaskulinum ist «она фожак». Wir kennen uns're Pappenheimer.[134]