— Как аукнется, так и откликнется, — определилШвейк. — Нечего удивляться, что они разозлились, раз им пришлось оставитьвсё вино на столе и гоняться за тобой в темноте по садам. Они должны былиразделаться с тобой тут же в кабаке, на месте, а потом тебя выбросить. Если бони свели с тобой счёты у стола, это и для них было бы лучше и для тебя. Знаваля одного кабатчика Пароубека в Либени. У него в кабаке перепился разможжевёловкой бродячий жестяник-словак и стал ругаться, что можжевёловка оченьслабая, дескать, кабатчик разбавляет её водой. «Если бы, говорит, я сто летчинил проволокой старую посуду и на весь свой заработок купил бы можжевёловку исразу бы всё выпил, то и после этого мог бы ещё ходить по канату, а тебя,Пароубек, носить на руках». И прибавил, что Пароубек — продувная шельма ибестия. Тут Пароубек этого жестяника схватил, измочалил об его башку все егомышеловки, всю проволоку, потом выбросил голубчика, а на улице лупил ещёшестом, которым железные шторы опускают. Лупил до самой площади Инвалидов и такозверел, что погнался за ним через площадь Инвалидов в Карлине до самогоЖижкова, а оттуда через Еврейские Печи в Малешице, где наконец сломал об негошест, а потом уж вернулся обратно в Либень. Хорошо. Но в горячке он забыл, чтопублика-то осталась в кабаке и что, по всей вероятности, эти мерзавцы начнутсами там хозяйничать. В этом ему и пришлось убедиться, когда он наконецдобрался до своего кабака. Железная штора в кабаке наполовину была спущена, иоколо неё стояли двое полицейских, которые тоже основательно хватили, когданаводили порядок внутри кабака. Всё, что имелось в кабаке, было наполовинувыпито, на улице валялся пустой бочонок из-под рому, а под стойкой Пароубекнашёл двух перепившихся субъектов, которых полицейские не заметили. После тогокак Пароубек их вытащил, они хотели заплатить ему по два крейцера: больше, мол,водки не выпили… Так-то наказуется горячность. Это всё равно как на войне,брат, сперва противника разобьём, потом всё за ним да за ним, а потом сами неуспеваем улепётывать…

— Я этих сволочей хорошо запомнил, — проронилВодичка. — Попадись мне на узенькой дорожке кто-нибудь из этихгусаров, — я с ними живо расправлюсь. Если уж нам, сапёрам, что-нибудьвзбредёт в голову, то мы на этот счёт звери. Мы, брат, не то, что какие-нибудьтам ополченцы. На фронте под Перемышлем был у нас капитан Етцбахер, сволочь,другой такой на свете не сыщешь. И он, брат, над нами так измывался, что одиниз нашей роты, Биттерлих, — немец, но хороший парень, — из-за негозастрелился. Ну, мы решили, как только начнут русские палить, то нашемукапитану Етцбахеру капут, И действительно, как только русские начали стрелять,мы всадили в него этак с пяток пуль. Живучий был, гадина, как кошка, —пришлось его добить двумя выстрелами, чтобы потом чего не вышло. Толькопробормотал что-то, да так, брат, смешно — прямо умора! — Водичказасмеялся. — На фронте такие вещи каждый день случаются. Один мой товарищ— теперь он тоже у нас в сапёрах — рассказывал, что, когда он был в пехоте подБелградом, ихняя рота во время атаки пристрелила своего обер-лейтенанта, —тоже собаку порядочную, — который сам застрелил двух солдат во времяпохода за то, что те выбились из сил и не могли идти дальше. Так этотобер-лейтенант, когда увидел, что пришла ему крышка, начал вдруг свистетьсигнал к отступлению. Ребята будто бы чуть не померли со смеху.

Ведя такой захватывающий и поучительный разговор, Швейк иВодичка нашли наконец скобяную торговлю пана Каконя на Шопроньской улице, номершестнадцать.

— Ты бы лучше подождал здесь, — сказал ШвейкВодичке у подъезда дома, — я только сбегаю на второй этаж, передам письмо,получу ответ и мигом спущусь обратно.

— Оставить тебя одного? — удивился Водичка. —Плохо, брат, ты мадьяров знаешь, сколько раз я тебе говорил! С ними мы должныухо держать востро. Я его ка-ак хрясну…

— Послушай, Водичка, — серьёзно сказалШвейк, — дело не в мадьяре, а в его жене. Ведь когда мы счешкой-кельнершей сидели за столом, я же тебе объяснил, что несу письмо отсвоего обер-лейтенанта и что это строгая тайна. Мой обер-лейтенант заклиналменя, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Ведь твоя кельнерша самасогласилась, что это очень секретное дело. Никто не должен знать о том, что господинобер-лейтенант переписывается с замужней женщиной. Ты же сам соглашался с этими поддакивал. Я там объяснил всё как полагается, что должен точно выполнитьприказ своего обер-лейтенанта, а теперь тебе вдруг захотелось во что бы то нистало идти со мной наверх.

— Плохо, Швейк, ты меня знаешь, — также весьмасерьёзно ответил старый сапёр Водичка. — Раз я тебе сказал, что провожутебя, то не забывай, что моё слово свято. Идти вдвоём всегда безопаснее.

— А вот и нет, Водичка, сейчас сам убедишься, что это нетак. Знаешь Некланову улицу на Вышеграде? У слесаря Воборника там быламастерская. Он был редкой души человек и в один прекрасный день, вернувшись спопойки домой, привёл к себе ночевать ещё одного гуляку. После этого он долголежал, а жена перевязывала ему каждый день рану на голове и приговаривала: «Вотвидишь, Тоничек, если бы ты пришёл один, я бы с тобой только слегка повозиласьи не запустила бы тебе в голову десятичные весы». А он потом, когда уже могговорить, отвечал: «Твоя правда, мать, в другой раз, когда пойду куда-нибудь, ссобой никого не приведу».

— Только этого ещё не хватало, — рассердилсяВодичка, — чтобы мадьяр попробовал запустить нам чем-нибудь в голову.Схвачу его за горло и спущу со второго этажа, полетит у меня, что твояшрапнель. С мадьярской шпаной нужно поступать решительно. Нечего с ниминянчиться.

— Водичка, да ведь ты немного выпил. Я выпил на двечетвертинки больше, чем ты. Пойми, что нам подымать скандал нельзя. Я за этоотвечаю. Ведь дело касается женщины.

— И ей заеду, мне всё равно. Плохо, брат, ты старогоВодичку знаешь. Раз в Забеглицах, на «Розовом острове», одна этакая харя нехотела со мной танцевать, — у меня, дескать, рожа опухла. И вправду, рожау меня тогда опухла, потому что я аккурат пришёл с танцульки из Гостивара, нопосуди сам, такое оскорбление от этакой шлюхи! «Извольте и вы, многоуважаемаябарышня, говорю, получить, чтобы вам обидно не было». Как я дал ей разок, онаповалила в саду стол, за которым сидела вместе с папашей, мамашей и двумябратцами, — только кружки полетели. Но мне, брат, весь «Розовый остров»был нипочём. Были там знакомые ребята из Вршовиц, они мне н помогли. Излупилимы этак пять семейств с ребятами вместе. Небось и в Михле было слыхать. Потом вгазетах напечатали: «В таком-то саду, во время загородного гулянья, устроенноготаким-то благотворительным кружком таких-то уроженцев такого-то города…» Апотому, как мне помогли, и я всегда своему товарищу помогу, коли уж дело доэтого доходит. Не отойду от тебя ни на шаг, что бы ни случилось. Плохо, брат,ты мадьяров знаешь. Не ожидал, брат, я, что ты от меня захочешь отделаться;свиделись мы с тобой после стольких лет, да ещё при таких обстоятельствах…