Около отдельных объектов раздавались шаги часовых, ходьбойразгонявших сон.

Внизу над рекой сиял огнями завод мясных консервов егоимператорского величества. Там шла работа днём и ночью: перерабатывались наконсервы всякие отбросы. В лагерь ветром доносило вонь от гниющих сухожилий,копыт и костей, из которых варились суповые консервы.

Из покинутого павильона фотографа, делавшего в мирное времяснимки солдат, проводивших молодые годы здесь, на военном стрельбище, внизу, вдолине Литавы, был виден красный электрический фонарь борделя «У кукурузногопочатка», который в 1903 году во время больших манёвров у Шопрони почтил своимпосещением эрцгерцог Стефан и где ежедневно собиралось офицерское общество.

Это был самый фешенебельный публичный дом, куда не имелидоступа нижние чины и вольноопределяющиеся. Они посещали «Розовый дом». Егозелёные фонари также были видны из заброшенного павильона фотографа.

Такого рода разграничение по чинам сохранилось и на фронте,когда монархия не могла уже помочь своему войску ничем иным, кроме походныхборделей при штабах бригад, называвшихся «пуфами». Таким образом, существовалиимператорско-королевские офицерские пуфы, императорско-королевскиеунтер-офицерские пуфы и императорско-королевские пуфы для рядовых.

Мост-на-Литаве сиял огнями. С другой стороны Литавы сиялаогнями Кираль-Хида, Цислейтания и Транслейтания. В обоих городах, в венгерскоми австрийском, играли цыганские капеллы, пели, пили. Кафе и рестораны были яркоосвещены. Местная буржуазия и чиновничество водили с собой в кафе и ресторанысвоих жён и взрослых дочерей, и весь Мост-на-Литаве, Bruck an der Leite[110] равно как и Кираль-Хида, представлял собой не что иное, какодин сплошной огромный бордель.

В одном из офицерских бараков Швейк поджидал своего поручикаЛукаша, который пошёл вечером в городской театр и до сих пор ещё невозвращался. Швейк сидел на постланной постели поручика, а напротив, на столе,сидел денщик майора Венцеля.

Майор Венцель вернулся с фронта в полк, после того как вСербии, на Дрине, блестяще доказал свою бездарность. Ходили слухи, что онприказал разобрать и уничтожить понтонный мост, прежде чем половина егобатальона перебралась на другую сторону реки. В настоящее время он был назначенначальником военного стрельбища в Кираль-Хиде и, помимо того, исполнял какие-тофункции в хозяйственной части военного лагеря. Среди офицеров поговаривали, чтотеперь майор Венцель поправит свои дела. Комнаты Лукаша и Венцеля находились водном коридоре.

Денщик майора Венцеля, Микулашек, невзрачный, изрытый оспойпаренёк, болтал ногами и ругался:

— Чтобы это могло означать — старый чёрт не идёт и неидёт?.. Интересно бы знать, где этот старый хрыч целую ночь шатается? Мог бы покрайней мере оставить мне ключ от комнаты. Я бы завалился на постель и такогобы веселья задал! У нас там вина уйма.

— Он, говорят, ворует, — проронил Швейк, беспечнопокуривая сигареты своего поручика, так как тот запретил ему курить в комнатетрубку. — Ты-то небось должен знать, откуда у вас вино.

— Куда прикажет, туда и хожу, — тонким голоскомсказал Микулашек. — Напишет требование на вино для лазарета, а я получу ипринесу домой.

— А если бы он приказал обокрасть полковую кассу, ты бытоже это сделал? — спросил Швейк. — За глаза-то ты ругаешься, а передним дрожишь как осиновый лист.

Микулашек заморгал своими маленькими глазками.

— Я бы ещё подумал.

— Нечего тут думать, молокосос ты этакий! —прикрикнул на него Швейк, но мигом осёкся.

Открылась дверь, и вошёл поручик Лукаш. Поручик находился впрекрасном расположении духа, что нетрудно было заметить по надетой задомнаперёд фуражке.

Микулашек так перепугался, что позабыл соскочить со стола,и, сидя, отдавал честь, к тому же ещё запамятовал, что на нём нет фуражки.

— Имею честь доложить, всё в полном порядке, —отрапортовал Швейк, вытянувшись во фронт по всем правилам, хотя изо рта у неготорчала сигарета.

Однако поручик Лукаш не обратил на Швейка ни малейшеговнимания и направился прямо к Микулашеку, который, вытаращив глаза, следил закаждым его движением и по-прежнему отдавал честь, сидя на столе.

— Поручик Лукаш, — представился поручик, подходя кМикулашеку не совсем твёрдым шагом. — А как ваша фамилия?

Микулашек молчал. Лукаш пододвинул себе стул, уселся противМикулашека и, глядя на него снизу вверх, сказал:

— Швейк, принесите-ка мне из чемодана служебныйревольвер.

Всё время, пока Швейк рылся в чемодане, Микулашек молчал итолько с ужасом смотрел на поручика. Если б он в состоянии был осознать, чтосидит на столе, то ужаснулся бы ещё больше, так как его ноги касались коленсидящего напротив поручика.

— Как зовут, я спрашиваю?! — заорал поручик, глядяснизу вверх на Микулашека.

Но тот молчал. Как он объяснил позднее, при внезапномпоявлении Лукаша на него нашёл какой-то столбняк. Он хотел соскочить со стола,но не мог, хотел ответить — и не мог, хотел опустить руку, но рука неопускалась.

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, —раздался голос Швейка. — Револьвер не заряжён.

— Так зарядите его.

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, патронов нет,и его будет трудновато снять со стола. С вашего разрешения, господинобер-лейтенант, этот Микулашек — денщик господина майора Венцеля. У неговсегда, как только увидит кого-нибудь из господ офицеров, язык отнимается. Онвообще стесняется говорить. Совсем забитый ребёнок. Одним словом — молокосос.Господин майор Венцель оставляет его в коридоре, когда сам уходит в город. Вотон, бедняга, и шатается по денщикам. Главное — было бы чего пугаться, а ведь онничего такого не натворил.

Швейк плюнул; в его тоне чувствовалось крайнее презрение ктрусости Микулашека и к его неумению держаться по-военному.

— С вашего разрешения, — продолжал Швейк, — яего понюхаю.

Швейк стащил со стола Микулашека, не перестававшего таращитьглаза на поручика, поставил его на пол и обнюхал ему штаны.

— Пока ещё нет, — доложил он, — но уженачинает. Прикажете его выбросить?

— Выбросьте его, Швейк.

Швейк вывел трясущегося Микулашека в коридор, закрыл засобой дверь и сказал ему:

— Я тебя спас от смерти, дурачина. Когда вернётсягосподин майор Венцель, принеси мне за это потихоньку бутылочку вина. Кромешуток, я спас тебе жизнь. Когда мой поручик надерётся, с ним того и жди беды. Втаких случаях один только я могу с ним сладить и никто другой.