Америке писателей, которые любят свою страну по-настоящему, так, чтобы не бояться подвергнуть критике самые ее основания. По сравнению с представителями главного потока, где кишат люди с половинчатыми взглядами, эти истинно талантливые и смелые, писатели составляют, увы, незначительное меньшинство.

Достаточно назвать имена Джеймса Джонса, Нормана Мейле-ра, Лилиан Смит, Артура Миллера, Харви Сводоса, Аллена Гинзберга, Бакмастера, Ростена, Уильямса—список будет исчерпан. Как бы ни относиться к их взглядам на общество, нельзя не признать, что эти писатели подходят к жизни действительно серьезно. Можно надеяться, что придет день, когда кто-нибудь из них захочет написать серьезный роман или драму о белых американцах, целиком вовлеченных в «справедливое» дело защиты белого превосходства, и объяснит характер таких людей нам и, что еще важнее, самим этим людям, раздираемым тысячью противоречий. Как происходит становление характера изувера-расиста? Наделены ли они этим пороком от рождения? Всасывают ли его с молоком матери? Или приобретают в школе? В церкви? Читая газеты? С помощью средств, массовой информации? Как это происходит? Почему? В какое время? Где?

Америке необходимо понять, как формируются люди, способные в одно воскресное утро в Бирмингеме, штат Алабама, устроить страшный религиозный фестиваль, главное событие которого—взрыв бомб в церкви и убийство негритянских детей во время урока, на котором им рассказывают об Иисусе, о том самом Иисусе из Назарета, почитаемом, по их словам, самими убийцами. Америка должна понять причины болезни, заразившей людей, которые в то же самое утро стоят на тротуаре и смотрят на этот кровавый фестиваль, не решаясь сказать ни единого слова. Что такое расовые предрассудки, если подвергнуть их анатомическому вскрытию? Вот тема для писателя, который испытывает ответственность за то, что пишет.

И что происходит с мечтой, которую слишком долго Отказывались воплощать в жизнь? Кто из белых писателей поставит перед Америкой вопрос, заданный Ленгстоном Хьюзом, и даст на него ответ? Ведь мечту отказывались воплощать в жизнь, нанося ущерб всей стране—и черным и белым. Но кто убедит белую

Америку, что осуществление мечты важно и для нее самой? Или и вы сами уже перестали верить в эту мечту? Задумайтесь об этом, белые братья. Неужели вам действительно все равно?

Из истории мы знаем, что белая Америка вкладывала в уста черных людей и заставляла их распевать песни, каких не могли сложить сами черные. Что-нибудь в таком духе:

Горько, горько плачут негры—

Их хозяина хоронят.

Но моя прабабка о таких событиях говорила совсем другое: «Да, сынок, уж тогда мы поплакали вдосталь! Боже всемогущий, да мы с ума сходили от радости и кричали «Аллилуйя».

Уже через много лет после отмены рабства белая Америка учила черных пошлым песням вроде:

Ни гроша у меня за душой,

Но ликует душа моя.

Или:

Лето пришло, как радостно жить.

Да, уж кто-кто, а американский негр отлично знает, что жить никогда не радостно.

Даже совсем недавно вы учили нас петь:

Танец и смех—совсем не грех,

Не для песен ли негр рожден?

И тогда же один наш поэт написал:

Убейте меня и заройте в Виргинии,

Живым не вернусь туда никогда.

А в наших песнях мы поем:

Мне кажется часто, что я сирота И что дома нет у меня.

Мы пели:

Никто не знает горя,

Которое знаю я.

Счастливые, всем довольные люди, мы пели:

Хотите, чтоб стал я рабом?

Зарублю я себя топором,

И предстану перед господом я,

И свободным останусь.

Как все же это началось, это надругательство над нами, принесшее вам миллиарды? Оно началось тогда, когда вы решили заполучить наш труд даром.

Чтобы оправдать существование рабства в прекрасном Новом Свете, провозгласившем принципы свободы, равенства и братства, поработители должны были создать миф о том, что порабощенные— недочеловеки и не заслуживают ни человеческих прав, ни сострадания. Первой задачей было убедить мир во врожденной неполноценности рабов. Затем надо было убедить в этом американский народ. И наконец, вслед за тем потребовался самый жестокий обман — самих рабов стали убеждать, что они способны быть только рабами. Защитники рабства в Америке («художники слова» тех времен) делали свое дело усердно и с немалым успехом, и последствия их деятельности сказываются даже сегодня, через сто лет после закона об отмене рабства, через два столетия после принятия Декларации Независимости. Так было изобретено понятие «американский негр», так были попраны идеи американской революции. И по сей день Америка, созданная, как считают, революцией, боится этого слова. Американцы отшатываются от слова «революция» как от чумы, словно бы американской революции никогда и не было. А в самом деле, была ли она? Постучитесь в любую дверь Гарлема, в любую дверь всех гарлемов, рассыпанных по США. Спросите любого чернокожего— мужчину или женщину — в Алабаме, в Миссисипи: действительно ли был 1776 год? Мы, черные,— живое свидетельство того, что ваша революция была скорее обманом, чем настоящей революцией.

Много лет назад меня пригласили на церемонию, устроенную преподавателями Северо-Западного университета по случаю публикации моего первого романа «Молодая кровь». Одна из устроительниц, рассказав о своих, весьма для меня лестных впечатлениях от романа, задала мне потом такой вопрос: «Мистер Килленз, как вам кажется, могли бы вы когда-нибудь написать вообще о людях, то есть я хочу сказать, не только о неграх? О людях вообще?» Милая дама выглядела при этом слегка взволнованной.

— Вы имеете в виду — про белых, правильно?

— Пожалуй, да,— ответила она.—Да, я хотела сказать — про белых.

— Думаю, что смог бы, если бы захотел. Ведь и в «Молодой крови» есть персонажи-белые. Я даже думаю, что негритянскому писателю легче изображать белых, чем белому писателю — черных. Черные ведь должны были знать, что собой представляете вы, белые, иначе они бы не выжили в вашем мире. Мне нужно было наперед знать, какие вы можете задать вопросы, и заранее заготовить ответы. Ну, а вы всегда считали, что знаете меня вдоль и поперек, даже не будучи со мной знакомы. Вы сразу же пускаете в ход все свои предвзятые суждения о моей