– Отлично, – сказал наконец Женька и полез за сигаретами, – теперь не только у Гали комплекс неполноценности, но еще и у меня.

– Откуда? – Я подошла к стулу, на который он снова встал ногами, и задрала голову. – Ты сегодня сделал десять лягушек и столько же рыб, Кикимору эту свою и всех остальных. Ты жизнью под брандспойтом рисковал! Это тоже считается. Это и наша звезда. Я за то, чтобы ее спеть!

Анька подняла руку:

– Я тоже. Но ее надо не просто спеть. Надо под нее станцевать вальс – напарник с напарницей.

Она встала со стула и подошла к Сереже.

– Пойдем попробуем. Только не в туалете. В игровой.

Если необходимо было сделать родной эту чужую для нас песню, пришедшую из неизмеримо далеких шестидесятых, то именно это Анька с Сережей и сделали. Они танцевали без музыки, под бесконечные «раз-два-три», босиком, чтобы не разбудить детей. От возни в воде у Аньки были красные по локоть руки, и от макияжа к концу праздника мало что осталось.

К пяткам прилипали обрезки цветной бумаги и разбросанные по полу блестки. Вдвоем им приходилось обходить мячи и кубики. Ритм сбивался, Анька смеялась, отряхивала пятки. Сережа ждал и начинал вести ее снова, с удивлением рассматривая вблизи красные влажные руки, лоб с бусинками пота и непривычно ненакрашенные глаза в обрамлении светлых ресниц.

Это был танец многодетных родителей, которые оказались на званом вечере без детей, когда неожиданно выясняется, что они уже не помнят, куда положить руку, а лицо, которое было всегда рядом, будто узнают впервые.

– Мы с тобой тоже так будем? – спросил Женька, все это время подпиравший косяк.

– Надеюсь, что нет, но вальс станцуем.

Женька отвернулся от этого зрелища в коридор и толкнул пальцем висящее над головой глиняное солнышко.

– Это противоречит моей анатомии, – сказал он, следя глазами за раскачивающимся солнышком. – Я не могу гнуться в обратную сторону.

– Женя, ты вожатый, – сказала я. – Ты должен гнуться в любую сторону.

После завершения праздника Нептуна Нонна Михайловна до самого вечера мучилась одним-единственным вопросом: вкатить Сашке выговор или объявить благодарность? Если бы никто вовремя не заметил подмены, то страшно даже представить себе, что было бы, если бы ее обнаружил первый отряд. Лагерь бы просто закрыли. Но, с другой стороны, она сама разрешила творить Сашке все, что вздумается, и именно это помогло ей помириться с Бородой. Спросить в этом деле совета у главного специалиста по детскому отдыху она не могла, потому что тогда он догадался бы, что всю эту неразбериху организовали ради него (еще возгордится!), поэтому директриса посоветовалась со старшей вожатой.

– Тю! – сказала на это Галя и подсказала верное средство.

Этим же вечером, следуя рекомендациям высококвалифицированного профессионала, прежде чем начать вечернюю планерку, Нонна Михайловна подошла к окну и пальцем начала считать треугольные флажки на гирлянде: если будет четное количество, то она вкатит выговор, если нечетное – объявит благодарность. Их оказалось шестнадцать.

Директриса обернулась к присутствующим и наклонилась к Гале:

– Все-таки нельзя в таких серьезных вопросах полагаться на случай, – тихо сказала она, но из такого положения увидела, что в отражении окна к флажкам гирлянды добавился еще один – треугольник бархатного румянца.

Нонна Михайловна выпрямилась.

– Александр, – сказала она, не скрывая радости, – я хочу объявить вам благодарность. А Виталию – выговор!

На этой планерке, как и на всех других, Сашка снова был звездой: сиял, стрелял бронебойными во все стороны, закладывал руки за голову и с хрустом потягивался. Темные брови ломались, дымка ресниц спасительно глушила блеск испепеляющих серых глаз. И не было конца потоку его остроумнейшего красноречия.

– Мастер-классы! – Сашка развернулся к нам с Женькой и передал список предлагаемых на завтра мастер-классов. – Изготовление кальяна из велосипедного насоса, веселые спиритические сеансы с вызовом духа Ленина, занимательные опыты с плутонием. Вы что возьмете?

Женька поставил две галочки в строке «приготовление мороженого» и молча передал список Лехе.

Тот вдруг вспомнил свое обещание и потыкал меня в спину ручкой:

– Ау! Четвертый корпус! А вино и гашиш сегодня будут?

Посчитав, что нужно обязательно зафиксировать вопрос письменно, Леха вырвал из блокнота страницу и написал крупными печатными буквами: «На вино и гашиш в четвертый корпус сегодня приходить?» Я обернулась и такими же буквами написала: «Да! Приходи». Далее по соседнему ряду, разумеется, пошел не список мастер-классов, а Лехина записка. Но если Галя, Марадона и Татьяна решили, что это шутки ненаигравшегося физрука, то обруганный ни за что Виталик решил, что должен непременно посетить это мероприятие, чтобы было не так обидно.

Виталику теперь за многое было обидно, но обижался он не на Нонну Михайловну, а на маму. Ведь это она так старательно ограждала его от взрослой жизни, что он даже не смог отличить шарик от дирижабля и сидел теперь с выговором.

Страшно подумать, но не попади Виталик по счастливой случайности в «Гудрон», он бы так и не узнал, как выглядит голая женщина. Не та, что в журнале, а живая и настоящая. У Виталика до сих пор мутилось в голове, когда он вспоминал, как крестовый король заставил Галю явить ему то, на что Марадона взглянул вскользь и равнодушно, а сам Виталик чуть не лишился ума.

Но и это было еще не все. Женька научил его курить, Сережа – петь песни, от содержания которых Ленка приходила в ужас. Осталось сделать только один шаг, и Виталик окончательно распрощается с затянувшимся детством.

Для этого, дождавшись окончания планерки, Виталик сверил свои часы с отстающими настенными, переведя их на пять минут назад, и побежал в «Чикагу», чтобы, пользуясь своим совершеннолетием, приобрести волшебный пузырь. С ним он точно ворвется в полную интересных приключений жизнь, которая стремительно пронеслась бы мимо, не зацепись он в одну из летних ночей за перила пожарной лестницы четвертого корпуса.

Но торопиться нужды не было. Когда запыхавшийся от быстрого бега Виталик бросил на прилавок триста рублей и громко сказал: «На все!», в четвертом корпусе еще не завершился отбой. В крайней палате мальчиков на одной из четырех кроватей сидел освещенный луной Сашка и держал на коленях завернутого в тюль Валерку. Несмотря на то что, кроме них, в палате находились три Валеркиных соседа, мы с Анькой и Женька, который заплетал Вике ночные косички, в комнате было тихо как никогда. Все слушали говорящего вполголоса Сашку.

– Ты зачем тюль оторвал? – спрашивал он Валерку, качая его, как спеленатого младенца. – Теперь вам