Подобрав хвост, Анька побежала догонять Виталика. Крича ему, чтобы он немедленно остановился, она неслась босиком по камням, по раскаленному асфальту и усыпанной сосновыми иголками тропинке, не чувствуя боли, но Виталик бежал все быстрее и быстрее, пока совсем не исчез за поворотом в просвете между корпусами.

– А что я такого сказала? – спросила я у Нонны Михайловны.

– Я не знаю, – ответила та, чему-то радуясь. – Прошу вас, отнесите их к первому корпусу. Там никто не ходит. Оставьте где-нибудь в кустах. Я потом скажу, чтобы их убрали.

Прикинув расстояние до первого корпуса, я решила, что мне повезло больше, чем Аньке, хотя нести семь наполненных водой дирижаблей оказалось тяжело и неудобно. От их веса каждая веточка и каждый камень впивались в босые ноги еще сильнее. Всматриваясь в траву, чтобы ко всему прочему не наступить на какого-нибудь живого, я не заметила сидящего на скамейке у входа в первый корпус Рината.

– Стой! Упадешь! – громко сказал он и дернул незаметный в траве шланг.

Холодный фонтанчик из пробитого шланга обдал голые колени, и я выпустила из рук дирижабли. Два из них при падении развязались, и вода вылилась Ринату под ноги.

– Это Виталика, – быстро сказала я, чтобы Ринат не решил, что дирижабли мои. – То есть Сашкины. То есть это такая шутка неудачная.

Бегло взглянув на колышущиеся снаряды, Ринат подвинулся и предложил сесть рядом на узенькую и короткую скамеечку без бетонных боковин.

– Малышовый корпус, – объяснил Ринат размер скамейки. – Воду перекрывать уже?

– Нет, там проблема с шариками, и… Здесь вечно одни проблемы! Ты никогда не замечал? Ничего не работает, все ломается, все идет не по сценарию, но почему-то каким-то образом…

– Летает? – продолжил Ринат. – Замечал.

Я оглянулась на линейку, чтобы понять, есть ли у меня время, чтобы задать ему еще один вопрос.

– Так почему здесь все летает и не падает? На чем все держится?

Ринат достал из кармана мой бумажный самолетик и расправил ему смятые крылья.

– Это все равно что объяснить, как летает самолет. Если смотреть на Ил-86, который стоит на взлетной полосе, то сначала мозг оценивает его вес. Самолет большой и из железа, а значит, на него действует большая сила тяжести. Мозг дает ошибочный вывод: двести тонн железа не могут взлететь.

Я взяла из его рук самолетик и подняла на уровень глаз:

– Могут. У самолета есть двигатель, и он тоже большой, а значит, мощный. Этого мозг тоже не может не заметить.

– Двигатель создает тягу. – Ринат забрал самолетик и прицелился им в куст сирени. – То есть, заставляя преодолевать лобовое сопротивление, толкает самолет вперед, но не вверх. Если принять за тягу желание возвращаться сюда снова и снова, за лобовое сопротивление – все неприятности, которые с вами происходят, то летает здесь все еще и потому, что нечто оказывается сильнее силы тяжести. Какая сила поднимает самолет в небо?

Самолетик плавно спикировал на нижние ветки, Ринат поднялся и подобрал его. Садитесь, два. Я не знала, какая сила поднимает самолет в небо и что может оказаться сильнее впечатления от панцирных кроватей и шпингалета, которые выпадают с кусками деревянных рам.

– Я обязательно скажу тебе, но не сейчас. – Ринат провел пальцами вдоль бумажных крыльев и развернулся в сторону линейки. – Кажется, у вас там лобовое сопротивление растет.

Я вскочила со скамейки и подняла ветки сирени. Со стороны склада со скоростью спринтерского бегуна бежала Анька, за ней – Виталик с развевающимися за спиной щупальцами, а следом Борода, который гневно тряс лопатой и что-то кричал.

– Мне надо идти, – заторопилась я, подбирая с земли хвост, – но ты мне потом обязательно расскажешь, на чем здесь все держится!

– Если сама не поймешь. И знаешь… – Жмурясь, Ринат подставил руки и лицо под рассыпающиеся брызги света от пайеток, – ты очень красивая русалка. – Затем придержал ногой шланг, и я побежала по траве к трибунам.

С Бородой получилось не совсем так, как с лягушками. Он не испугался горсти дирижаблей, которые Виталик вывалил перед ним на стол. Это было странно, но не страшно, а вот просьба поменять все это на такие же, только разноцветные и маленькие, которые, как утверждали вожатые во главе с Нонной Михайловной, у него водились в изобилии, показалась ему оскорбительной. Но когда он уже собирался обрушить на Виталика весь свой праведный гнев, на склад ворвалась Анька и снесла последнего дверью.

От всего происходящего Борода так опешил, что на секунду замешкался. Аньке с Виталиком даже показалось, что он наконец понял, чего от него хотят. Однако вместо этого окончательно разобиженный на всех Борода схватил лопату потяжелее и с криком «А ну отсель!» погнал обоих туда, откуда они прибежали.

Когда все трое примчались на линейку, первой на защиту Виталика встала Ленка. У нее и так было плохое настроение, потому что, когда она по сценарию села на колени к Нептуну, тот при всем народе ущипнул ее за попу. Увидев, что Виталику грозит опасность, она пошла выяснять, в чем дело. И теперь уже испугался Борода. С виноватым видом он воткнул лопату в землю и склонил голову перед морской царевной.

– Ленок, я все понимаю. Разноцветные там туды-сюды, но маленькие-то почему?

Все приняли это за часть сказки, но больше всех радовалась Нонна Михайловна.

– Борода! Ты пришел! – сказала она в микрофон, чтобы все обратили внимание на этот приятный факт.

На шпильках по крупной щебенке она на удивление легко добежала до крайней трибуны и, замирая от приятного волнения, взяла в руки шляпу пирата. Но, когда Борода обернулся, Нонна Михайловна сникла. Он был совсем не таким, каким она хотела его здесь увидеть.

– Борода, Борода… – проворчал он, косясь на лопату, которую всадил в утоптанную землю по самый черенок. – Я тута уже двадцать пять годов Борода.

– И-и? – протянула Нонна Михайловна и чуть не выронила из рук шляпу. Она вдруг поняла, что должно пойти не так и что должно произойти впервые за двадцать пять лет. Никто никогда не называл его здесь по имени. – Иннокентий! Ты годишься не только на то, чтобы затыкать фонтаны.

Борода замер, потом вдруг обмяк и часто заморгал, как будто что-то попало ему в глаз. Он смотрел на кающуюся директрису, которая стояла на щебенке в бархатных лодочках, и видел, что ей неудобно, неловко, но самое главное – страшно от того, что он при всех может ее не простить. Почти две сотни раскрашенных лиц молча уставились на них и ждали развязки.