тфилин и успевал перед обедом пройти семь листов Гемары — задача не просто не из легких, а из тех, что под силу лишь большим знатокам Торы.

Он продолжал учебу даже во время еды, в перерывах между блюдами. После еды ложился немного вздремнуть, но спустя короткое время вставал, снова возлагал тфилин (непонятно, был ли это тфилин рабейну Там или тфилин «Шимуша раба», возложение которого принято только у каббалистов) и снова принимался за учебу, которая продолжалась до минхи (послеполуденной молитвы). Изучение Торы в одиночку или вместе с учениками продолжалось и в вечерние часы, затем следовал краткий перерыв на сон, но затем ровно в полночь, в любое время года и в любой день, включая субботу и праздники, он снова вставал, чтобы совершить «тикун хацот» («полночное исправление»).

Из такого описания можно сделать вывод, что речь идет о кабинетном ученом, одном из раввинов-талмудистов, которых Бешт сам не раз подвергал резкой критике. Однако, как из всего, что уже описано в этой книге, так и из того, что нам только предстоит описать, значительная часть жизни Бешта проходила на людях. Он много ездил, появляясь то в одном, то в другом местечке, и при этом проводил время отнюдь не только в синагоге.

Основоположник хасидизма даже на пике своей славы, когда на него смотрели как на святого и пророка, любил прогуляться с трубочкой по рынку и поговорить с простыми людьми, причем судя по некоторым преданиям не только с евреями, но и с неевреями. Не было у него проблемы и с тем, чтобы поговорить с рыночной торговкой или просто незнакомой женщиной, выслушать ее сетования, дать совет или выслушать какую-то просьбу.

Необходимо заметить, что по понятиям того времени Б-гобоязненный еврей не должен заговаривать с незнакомой женщиной, и уж тем более, это не подобает раввину и знатоку Торы. Но Бешта эти воззрения, похоже, не смущали. Он не позволял себе высокомерия по отношению ни к одному человеку, вне зависимости от его материального достатка или общественного статуса. Как, впрочем, не спускал никому и высокомерия и дерзости по отношению к себе, отвечая обычно тем, что выставлял такого хама на посмешище.

Каким же образом, постоянная сосредоточенность на Торе, пребывание в состоянии «двейкута» с Творцом сочеталось у Бешта с подобной общительностью?

Сам Бешт как-то рассказал р. Яакову-Йосефу из Полонного, что он действительно какое-то время из-за непрерывного «двейкута» не мог общаться с людьми и зачастую отвечал на те или иные вопросы невпопад. Но затем его наставник Ахия Ашилони объяснил, что он каждый день должен читать определённым образом 119-й и еще несколько псалмов, и тогда вполне сможет совмещать состояние «приникновения» к Всевышнему с нормальным общением с людьми, и с тех пор Бешт каждый день читал эти псалмы.

Отметим также, что одной из характерных особенностей повседневной жизни Бешта было окунание в микву — куда более частое, чем было принято у большинства евреев того времени. Он отправлялся в микву не только перед каждой утренней молитвой, но при первом же возможном случае, а также если ему было необходимо получить помощь Свыше и найти ответ на тот или иной мучивший его вопрос. Бешт не раз говорил, что именно в момент погружения в микву его посещали различные видения, открывались величайшие тайны Торы, и он начинал «видеть мир от края до края». При этом одним из нововведений Бешта, воспринятым его последователями, стал подогрев воды в микве[248].

Кстати, почти нигде не пишут об огромном чувстве юмора Бешта, а между тем во многих историях он предстает весельчаком, балагуром, любящим и ценящим хорошую шутку, и при случае способным и сам удачно пошутить.

Судя по дошедшим до нас историям о его жизни, Бешт отнюдь не был вспыльчив, а если все же по какому-то поводу гневался, то умел признавать ошибки. Один из дошедших до нас случаев неоправданной вспышки гнева Бешта связан с необычайно тяжелым Судным днем, о котором будет рассказано в главе «Ребе».

Озабоченный готовящимся в Небесном суде тяжелым приговором всей еврейской общине Западной Украины и Польши, Бешт ни с того, ни с сего разгневался на своих сторонников, специально приехавших в Меджибож, чтобы провести вместе с ним этот важнейший праздник.

Гости поспешили покинуть Меджибож, но понимая, что случилось нечто из ряда вон выходящее, отрядили в местечко посланника — чтобы тот попытался разузнать, что же все-таки произошло. Подойдя к двери дома Бешта, посланник услышал, как его жена Хана упрекает мужа за его вспышку, а Бешт, опершись обеими руками о столешницу, склонил голову и сказал: «Принимаю упрек!». И сразу после этого послал за гостями, чтобы их уговорили вернуться.

Жил Бешт, как мы уже говорили, небогато, и уж точно без всякой роскоши. Некоторые источники утверждают, что он до самой смерти пребывал в крайней нужде, но это, безусловно, не совсем так.

Бешт действительно жил в Меджибоже в выделенном ему общиной относительно небольшом, но все же достаточно просторном одноэтажном доме (судя по всему, двухэтажных домов в то время в местечке вообще не было), но, как мы уже говорили, в последние годы его жизни к дому был пристроен небольшой флигель с одной комнатой, в которой Бешт любил время от времени уединяться.

При доме была небольшая конюшня, и у Бешта была не только собственная телега с лошадьми, в которой он путешествовал то один, то с учениками, но и кучер-нееврей Алексей, действующий во многих историях о Беште.

Был у него и слуга — как правило, молодой человек, выполнявший роль прислуги и секретаря одновременно. Обычно он оставлял эту, заметим, считавшуюся весьма почетной должность после женитьбы, и хасиды Бешта тут же находили ему замену. Наиболее знаменитым его слугой был р. Якель (Яаков), который, согласно завещанию самого Бешта, после его смерти зарабатывал на жизнь тем, что разъезжал по миру и делился воспоминаниями о своем великом хозяине. С этой деятельностью р. Якеля тоже связана одна из известных историй о Бааль-Шем-Тове.

Во всем, что касалось одежды, он тоже был весьма скромен, и даже, как мы помним, в какой-то период ходил в дырявых сапогах и латанной-перелатанной одежде. В меджибожский период своей деятельности он уже, разумеется, не ходил в обносках, но и не носил роскошных шуб и вообще какой-либо дорогой одежды, предпочитая одеваться добротно, но с той же скромностью, что и простые евреи.

До наших дней дошли три личные вещи Бешта — знаменитая трубка, подаренная ему главой опришков Довбушем, кисет и бекеша. Хасиды относятся