ему нравится практика древних подписывать свои сочинения именами друзей. Все это не случайно, жизнь была наполнена догмами, предрассудками, нарушение которых могло стоить карьеры и даже жизни. По всей Европе пылали костры, на которых жгли еретиков и католики, и протестанты.

Еретиками были математики, химики, филологи, астрономы, алхимики, астрологи. Это было время Галилея и Джордано Бруно, Рабле и Сервантеса, Бэкона и Шекспира. Многие в те годы творили под псевдонимами, и автор шекспировских пьес не составлял исключения.

Псевдоним «Shakespeare» имел свою историю и был неким символом. Он восходит к Афине Палладе, которая в древности всегда изображалась с копьем, а «потрясающей копьем» она стала в эпоху Возрождения, с легкой руки Эразма Роттердамского.

Для европейской культуры того времени Афина Паллада становится символом триумфа наук и искусств над невежеством и мракобесием, преграждавшими путь научно-технического развития европейской цивилизации.

Значение этого символа было хорошо известно в Англии. Богиня мудрости и свободных искусств, девственная воительница была музой Фрэнсиса Бэкона. Сам Бэкон никогда не писал об этом; когда он умер, его духовник и душеприказчик издал по обычаю того времени сборник элегий, оплакивающих смерть великого мыслителя и опального сановника. Из тридцати двух элегий, принадлежащих перу его друзей и почитателей, двадцать семь превозносят его как поэта, а некоторые прямо называют его Музой «десятую музу» Минерву.

Стало быть, Бэкон не раз в кругу самых близких друзей говорил о своем служении Потрясающей копьем.

Но вернемся к преподобному Бэгли. Он первый заметил ссылки на «Венеру и Адониса» и исторические хроники Шекспира у Джозефа Холла. «К счастью, – пишет он, – мне удалось установить личность одного из персонажей в сатирах Холла и Марстона, что исключительно важно для решения бэконовско-шекспировского спора. И это не гадание на кофейной гуще, мне удалось найти прямое, точное и ясное свидетельство. Удивительно, что оно за триста лет никому не бросилось в глаза».

В 1597 году, через четыре года после выхода в свет«Венеры и Адониса» и еще до первого появления имени «Шекспир» на титуле его пьес, вышли «Беззубые сатиры» Джозефа Холла. Ничего подобного в английской литературе еще не было. В них Холл на чем свет стоит ругает поэтов, склонных к фривольным отступлениям. Он их называет по имени или упоминает произведения. Но больше всего достается некоему Лабео, загадка которого оставалась неразгаданной до появления книги Бэгли. Вот как пишет Холл про Лабео: Стыдно, Лабео, пиши лучше или ничего.

Или пиши один. Куда там,

Хоть глупцом его зови!

Отречься от своей красивой чаши

Лишь потому, что сельский пастушок

Мутит источник муз!

Холл неоднократно разносит Лабео. Что же это за маска, и кто под ней скрыт? Лабео был древнеримским адвокатом во времена Августа. Значит, и ругаемый автор должен иметь отношение к этой профессии, рассуждает Бэгли. Елизаветинский Лабео, судя по этим стихам, пишет последнее время не один. Когда-то он черпал вдохновение из источника муз красивой чашей, но потом, глупец, перестал писать, поскольку Кастальские воды замутил некий пастушок.

Сразу же после выхода первых двух книг сатир Холла появляется поэма уже известного нам Джона Марстона, участника

«Хора поэтов», поклонявшегося Шекспиру-Ратленду, – «Метаморфозы изваяния Пигмалиона», к которой Марстон присовокупил несколько сатир, защищающих поруганную честь поэтов, забрызганных ядовитой слюной Холла. В их число входит и Лабео, при этом упоминается семейный девиз Бэконов. Таким образом, Лабео – маска для Фрэнсиса Бэкона.

Даже стратфордианцы вынуждены были признать: на этот раз бэконианцы действительно обнаружили свидетельство, что автор известных к тому времени шекспировских произведений – Бэкон. И тут же нашли этому объяснение: Холл и Марстон сами ошибались, будучи каким-то образом, введены в заблуждение. На этом и успокоились.

Марстон в «Метаморфозах» тоже упоминает Лабео. Это любовная поэма в стиле и размере «Венеры и Адониса», основанная на античной истории Пигмалиона и Галатеи.

Конечно, и этот Лабео – Бэкон. Но причем он здесь – ни бэконианцы, ни стратфордианцы объяснить не могли.

Прочитав в библиотеке Лос-анджелесского университета главу о Марстоне и Холле в книге преподобного Бэгли, я, ничтоже сумняшеся, произвела замену. Для меня ведь истинным Шекспиром был не Бэкон, а Ратленд, и я Лабео везде заменила Ратлендом, оставив за Шакспером роль «пастушка» и «ширмы». Но, совершив эту подмену, я вдруг увидела, что картина с авторством не только не прояснилась, а еще больше запуталась. Разве граф Ратленд хоть когда-нибудь отрекался от писания пьес и стихов, да еще потому, что какой-то пастушок замутил источник Муз? Шекспир был поэтом милостью Божьей и отстранить от себя кастильскую чашу не мог, если бы даже захотел. Сколько я ни билась над этой загадкой, ни раскладывала так и сяк этот пасьянс, он не сходился. В колоде явно недоставало какойто карты. Явно чувствовалось присутствие невидимки, кого-то третьего в этой связке Ратленд-Шекспир. Сейчас мне самой трудно в это поверить, но тогда я усилием воли допустила в нее Фрэнсиса Бэкона. И тогда все стало на свои места. Действительно, Лабео – это Бэкон; пастушок, черпающий вдохновение из источника Аполлона, – граф Ратленд. Ему в 1597 году двадцать один год, Бэкону – тридцать шесть. Уильям Шакспер, чья фамилия до смешного похожа на символическое прозвище Афины Паллады, музы Бэкона, согласился – за деньги, конечно, – наполнить псевдоним Shake-speare собственной, вполне осязаемой персоной, даже дал свое имя. На всякий случай. Его звали Уилл, а любимым выражением Бэкона, судя по его многочисленным письмам, было книжное выражение «good will», библеизм, его русское соответствие – благоволение; в литературном языке оно употребляется в значении «благое намерение», «добрая воля»; в письмах того времени оно встречается крайне редко.

Так и получился псевдоним William Shakespeare – схожий и не схожий с фамилией актера.

У Ратленда была замечательная возможность не только познакомиться с актерами труппы Бэрбеджа, к которой принадлежал и Шакспер, но и стать их другом. Лондонский особняк семьи Ратлендов находился в черте полуразрушенной женской обители «Холиуэлл» в Шоретиче, на улице Айви-бридж. На месте противоположной стены (неточно) стояло деревянное здание «Театр», где труппа играла до переезда в 1598 году на другую сторону Темзы в «Глобус». Старший Бэрбедж, взяв в аренду кусок монастырской земли, построил на нем «Театр» в 1576 году, как раз в год рождения Ратленда. Так что можно сказать, его детские и юношеские годы проходили – в то время, когда семья наезжала в Лондон, – под сенью театра. Главной обязанностью Шакспера было приносить актерам пьесы, написанные графом в сотрудничестве с великомудрым Бэконом. Те, кому не надо было знать, не должны