все ящики и сумки с рукописями, какие они найдут у него в спальне. Ему не хотелось обижать своих друзей, жителей Стратфорда, объяснил он, они так горды, что их городок связан с великим именем. Так пламя и уничтожило плоды двадцатилетних трудов обогнавшего свое время ученого.

Но колесо Фортуны сделало положенный оборот, и теперь уже за океаном заговорили о Фрэнсисе Бэконе как о наиболее вероятном авторе произведений Шекспира. К концу XIX века словно прорвало плотину. У Бэкона нашлось много серьезных защитников. В Северной и Южной Америке, Индии, России, Бельгии, Германии, Англии газеты и журналы спорили между собой взахлеб, высказывали догадки и гипотезы одна другой фантастичнее.

Полемика сменялась взаимными оскорблениями. Читающая публика была счастлива. Стратфордианцы тем временем лихорадочно искали хоть каких-то свидетельств литературных занятий Шакспера. Все поиски были тщетны. В восьмидесятые годы прошлого века самый крупный знаток Бэкона Джеймс Спеддинг категорически заявил, что Шекспиром Бэкон не был и никогда быть не мог. Бэконианцы, однако, не успокоились, но появились сомневающиеся, которые стали искать новых претендентов, и первым из них оказался Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд.

Мои отношения с Шекспиром начались в приснопамятные шестидесятые. Я занималась переводами «Гамлета», и, конечно, мне пришлось обратиться к жизни Шекспира.

Переводчик как никто понимает литературный текст, ведь он должен честно проникнуть в замысел автора, – а не искать в его сочинениях подтверждение своим литературоведческим гипотезам, – чтобы потом, по мере таланта, донести всю полноту замысла до читателя. Сравнив жизнь Шакспера и гениальную пьесу, я испытала шок. «Гамлета» я принимала умом и сердцем. Шакспера из Стратфорда, ростовщика и откупщика, судившегося с соседом-аптекарем, купившим у него солод и не отдавшим вовремя долг, я не только не приняла, но и почувствовала к нему омерзение. Жить в таком душевном разладе я не могла. И начала поиски Шекспира.

Однажды за чаем в некоем писательском доме, где еще живы были традиции русского чаепития, я поделилась с гостями своим недоумением, и один сухонький старичок, учитель математики и книголюб, пообещал мне дать на две недели редкую книгу издания 1924 года – Ф. Шипулинский «Шекспир-Ратленд». Эта книга стала ответом на главный вопрос: автором шекспировских пьес был Роджер Мэннерс, пятый граф Ратленд. Но обнаружилось много других загадок, к разрешению которых я приступила только в середине восьмидесятых, прочитав в «Шекспировских чтениях» 1984 года статью И.М. Гилилова «По ком звонил колокол» с гениальным открытием: он нашел поэтический сборник, оплакивающий смерть графа Ратленда и его жены, – называется он «Жертва любви, или Жалобы Розалинды», автор Р.

Честер. «Хор поэтов», включавший Дж. Марстона, Дж. Чапмена и Бена Джонсона, отдавали Ратлендам дань глубочайшего почтения как великим поэтам (Надо: «Ратленду… как великому поэту»). Я нашла Илью Михайловича, поздравила его с открытием. Для меня это был действительно удар колокола: я вернулась к Шекспиру, теперь у меня был союзник и единомышленник.

В начале 90-х, будучи в Лос-Анджелесе, я случайно попала в библиотеку Лос-анджелесского университета, и мне пришло в голову заглянуть в сочинения бэконианцев – ведь не идиоты же они, есть же у них какие-то основания приписывать Бэкону пьесы и поэмы Шекспира. Легко нашла полку с «еретиками» и наугад взяла красивый, средних размеров том. Открыла. Интригующее название – «И это Шекспир», Лондон, 1903 год, имени автора нет, просто «Выпускник Кембриджа». Потом я узнала автора – преподобный Уолтер Бэгли.

В конце нашего века ученый-литературовед – это прежде всего эрудит, обязанный знать все главное из написанного о Шекспире, невзирая на то, что на это двух жизней не хватит.

В начале же века все еще ценилась способность мыслить, приходить к строго аргументированным, логически бесспорным выводам.

Уолтер Бэгли принадлежал именно началу века. И свой досуг он тратил не на полемику с коллегами, а на изучение источников, то есть литературных текстов того времени. Читая и перечитывая современников Шекспира – он стоял на той точке зрения, что Шекспир жил не в безвоздушном пространстве, газет и журналов тогда еще не было, значит, он должен был появляться на страницах книг своих собратьев по перу, – Бэгли нашел бесспорные ссылки на Шекспира в сатирах Джозефа Холла и Джона Марстона. И пришел к выводу, что автором «Венеры и Адониса» и исторических хроник был не стратфордский Шакспер, а Фрэнсис Бэкон.В 1593 году, четыреста с небольшим лет назад, выходит в свет тоненькая книжица «Венера и Адонис», посвящение графу Саутгемптону подписано «Уильям Шекспир». Это первая проба пера никому еще не известного поэта, стихи истинно поэтические, не могут не пленять красотой, но по тому времени очень непристойные: богиня Венера соблазняет юного красавца Адониса, призвав на помощь все чары обольщения. На титуле между названием поэмы и эмблемой печатника цитата из Овидия на латыни. Вот ее дословный перевод: «Пусть чернь восхищается низкопробным, мне же пусть подносит чаши, полные кастальской воды, златокудрый Аполлон». Одни, прочитав великолепные стихи, согласились, что нового поэта вдохновляет сам Аполлон; другие (из зависти) приняли эту цитату в штыки, считая слишком самонадеянным со стороны новоиспеченного автора помещать ее на титуле своей книжки. На нее потом часто ссылались, в том числе Бен Джонсон. Но самая важная ссылка – в упомянутом выше сборнике Честера. «Хор поэтов», оплакивающий смерть графа Ратленда и его жены, просит Аполлона помочь им воспеть благородного друга в достойных его стихах, не похожих на те, что пишутся во множестве. «Будь щедр всего один раз, – обращаются они к Аполлону, – дай испить нашим жаждущим Музам из твоих священных вод, / Чтобы мы могли пустить по кругу в его честь / Кастальскую чашу, полную до краев».

Последние слова – точная цитата Овидия, та самая, что стоит на титуле первого изданного произведения Шекспира. Творчество Шекспира закольцовано этой цитатой. Именно ею простились с великим поэтом его друзья.

Прежде чем перейти к открытию Бэгли, давшему ключ к разгадке портрета на Первом Фолио, остановлюсь немного на истории псевдонима «Шекспир». По-английски он выглядит так: «Shakespeare» или «Shake-speare», что значит «потрясать копьем». В этом году исполняется 400 лет со дня первого появления этой подписи на пьесах Шекспира.

В XVI веке и начале XVII распространенным способом передачи информации были эмблемы, символы, иероглифы, говорящие титульные листы; тайную информацию, известную только посвященным, содержали пьесы, поэмы, сатиры. Обычно в традиционный сюжет вплеталась интрига, за которой стояли реальные события. Говорящими были зачастую и имена персонажей, псевдонимы. Бэкон изобрел замечательный шифр, который подробно описал в одном из своих научных трудов. Он же писал, что