Лиза выжала из полотенца кровь и чай, вновь смочила в тазу иприложила к ране. На этот раз щипало ещё меньше. «Но это не лечение, — думалаона. — Лишь ещё один путевой столб на дороге в прошлое». А вслух произнесла:

— Ещё один бул.

Прижимая полотенце к груди и держа окровавленный вязаныйквадрат («усладу» доброго мамика) в другой руке, подставленной под грудь, Лизимедленным шагом вернулась в спальню и села на кровать, глядя на лопату ссеребряным штыком и надписью на нём: «НАЧАЛО, БИБЛИОТЕКА ШИПМАНА». Да, онадействительно видела небольшую вмятину. В том месте серебряный штык сначалавошёл в контакт с револьвером Блонди, а потом с его физиономией. Лопатаоставалась при ней, и, хотя жёлтый афган, которым Скотт укрывался темихолодными ночами 1996 года, давно уже перестал существовать, у неё сохранилсяего «кусочек», эта «услада».

Бул. Конец.

— Как бы мне хотелось, чтобы это был конец. — И Лизи легла,по-прежнему прижимая смоченное в чае полотенце к груди. Боль уходила, но толькопотому, что начинал действовать викодин Аманды, эффективность которогопревосходила и лечение чаем Пола, и просроченные таблетки Скотта. Однако когдапрепарат перестанет действовать, боль обязательно вернётся. Как и причинившийеё Джим Дули. Вопрос заключался в другом: что она собиралась делать впромежутке? Могла ли она что-нибудь сделать?

Чего тебе абсолютно нельзя делать, так это засыпать.

Да, засыпать, пожалуй, не стоило.

Профессор должен связаться со мной сегодня до восьми вечера,потому что в следующий раз боль будет куда сильнее, — сказал ей Дули, и выходау неё не было. Дули велел ей лечиться самой и никому не говорить о том, чтопобывал у неё. Пока она так и делала, но не потому, что боялась смерти. Вопределённом смысле осознание того, что он всё равно намерен её убить,придавало ей силы. Она уже точно знала, что языка здравого смысла он непонимает. Но если бы она позвонила в управление шерифа… ну…

— Ты не можешь охотиться на була, когда в доме полным-полноклаттербагных помощников шерифа, — сказала она. — Опять же…

Опять же, я думаю, Скотт ещё продолжает говорить. Илипытается.

— Милая, — сказала она пустой спальне. — Хотелось бы толькознать, о чём идёт речь.

Она посмотрела на электронные часы, которые стояли наприкроватном столике, и удивилась, увидев, что ещё только без двадцатиодиннадцать. День, казалось, длился уже тысячу лет, но она подозревала, чтопричина проста: слишком долго она переживала прошлое. Воспоминания искажалиперспективу, а наиболее яркие могли полностью останавливать время.

Но хватит о прошлом, что происходит в настоящем, здесь исейчас?

«Что ж, — подумала Лизи, — давайте поглядим. Бывший корольинкунков сейчас наверняка находится в королевстве Питтсбург и, несомненно,страдает от ужаса, который мой умерший муж называл синдромом липкой мошонки.Помощник шерифа Олстон — в Кэш-Корнере на месте пожара, разбирается с возможнымподжогом. Джим Дули? Может, затаился в лесу неподалёку, обстругивает палочку,мой консервный нож сунул в карман, а сам ждёт, когда же пройдёт день. Его «ПТКруизер» спрятан в одном из десятков брошенных сараев или амбаров на Вью или вДип-Кат, за административной границей города Харлоу. Дарла, вероятно, на пути ваэропорт Портленда, чтобы встретить там Канти. Добрый мамик сказала бы, чтоДарла отчалила под звуки фанфар. Аманда? Ох, Аманда ушла, любимая. И Скоттзнал, что уйдёт, рано или поздно. Разве он не сделал всё, что только возможно,вплоть до того, что зарезервировал для неё палату? А для этого нужно знать».Вслух она спросила:

— Я должна отправиться в Мальчишечью луну? Это следующаястанция була? Скотт, негодник, как я попаду туда теперь, после того, как тыумер?

Ты опять забегаешь вперёд, не так ли?

Конечно, чего волноваться о своей неспособности добраться доместа, которое она ещё не позволила себе полностью вспомнить?

Ты должна сделать гораздо больше, не просто приподнятьнижний край занавеса и заглянуть под него.

— Я должна его сорвать. — В голосе Лизи слышался страх. — Нетак ли?

Нет ответа. И тишину Лизи восприняла как «да». Перекатиласьна бок и подняла серебряную лопату. Надпись блеснула в лучах утреннего солнца.Она обернула часть черенка окровавленным жёлтым вязаным квадратом, взялась заэто место.

— Хорошо. Я его сорву, — пообещала она. — Он спросил меня,хочу ли я пойти туда, и я ответила «да». Я сказала: «Джеронимо».

Лизи помолчала, задумавшись.

— Нет. Не так. Я сказала, как говорил он. Я сказала:«Дже-ромино». И что произошло? Что произошло потом?

Она закрыла глаза, сначала увидела только яркий пурпур ичуть не вскрикнула от раздражения. Вместо этого подумала: СОВИСА, любимая:энергично поработать, когда это представляется уместным, — и ещё крепче сжалачеренок лопаты. Увидела, как махнула ею. Увидела, как штык сверкнул в лучахокутанного дымкой августовского солнца. И пурпур не устоял перед лопатой,раскрылся в обе стороны, словно человеческая кожа после удара ножом, но взазоре Лизи увидела не кровь, а свет: потрясающий оранжевый свет, которыйнаполнил её сердце и разум невероятной смесью радости, ужаса и печали. Неприходилось удивляться тому, что она столько лет подавляла это воспоминание.Слишком оно было сильным. Чересчур сильным. Свет, казалось, придавалшелковистости вечернему воздуху, и крик птицы ударил в ухо, как стеклянныйшарик. Дуновение ветерка наполнило её ноздри экзотическими ароматами: красногожасмина, бугенвиллии, пыльной розы и, Господи, распускающегося по ночамэхино-цереуса. Но, разумеется, самым пронзительным было воспоминание о егокоже, соприкасающейся с её, биении его сердца рядом с её, ибо они лежали голыев кровати отеля «Оленьи рога», а теперь, тоже голые, стояли на коленях средилюпинов у вершины холма, голые под густеющими тенями деревьев «нежное сердце».Высоко над горизонтом уже поднялся огромный оранжевый диск луны, раздувшейся игорящей холодом, тогда как солнце заходило на противоположном горизонте, кипяалым огнём. Лизи подумала, что такое смешение неистовых цветов убьёт её своейкрасотой.

Лёжа на вдовьей кровати, сжимая лопату в руках, куда болеестарая Лизи вскрикнула от радости (потому что вспомнила) и от горя (потому чтостоль многое ушло навсегда). Её сердце «склеилось», пусть и разбилось вновь.Жилы выступили на шее. Распухшие губы растянулись и опять начали кровоточить,обнажив зубы и брызнув свежей кровью на дёсны. Слёзы потекли из уголков глаз пощекам, к ушам, на которых и повисли, как причудливые украшения. А в головеосталась только одна ясная мысль: Ох, Скотт, мы не созданы для такой красоты,мы не созданы для такой красоты, нам следовало тогда умереть, ох, дорогой мой,следовало умереть там, обнажёнными и в объятиях друг друга, как влюблённым вкаком-нибудь романе.