пальцами по столу, из-под нахмуренных бровей взирая на Формана. Ещё раз вздохнул и цокнул языком.

– Вот мы всё говорим, Форман, говорим… но ничего не проясняется! Я словно всё ещё в тумане каком-то, хотя чувствую – чувствую, чёрт возьми! – что выход где-то совсем рядом!

– Я всеми силами стараюсь вам помочь, поверьте, – покачал головой Форман.

– Помочь… Хм-м… Кстати, о тумане. Помнится, двухвостая в вашей истории произнесла такую фразу – поправьте, если ошибусь: «Человеку, идущему к некой – весьма труднодостижимой – цели, не лишним будет обзавестись помощником». Так вот – плохой из вас помощник, Форман!

– «Правда, индивидуальность помощника может повлиять на выбор места, куда человек поставит ногу, и даже на всю траекторию движения к предмету стремлений, но беспокоиться не следует, ведь в одну и ту же точку можно попасть разными путями» – вот как звучали её слова целиком. Так что, даже если помощь моя неочевидна…

– Я так понимаю, подразумевалось, что двухвостая – существо крайне коварное, к тому же невероятно ловкий манипулятор, способный даже правду использовать в качестве полной её противоположности, – донеслось со стороны – однако голос не принадлежал хозяину кафе.

Рэй повернулся, мельком успев заметить, как напрягся Форман: в углу, где, воспользовавшись неисправностью светильника, заняла освободившееся от света пространство жидковатая тень, за столиком сидел человек.

– «Это можно сравнить с дорогой, которая раздваивается, огибая оказавшуюся прямо по курсу скалу: какое из ответвлений ни выбери…» – так ведь она сказала? Сказала, не закончив. Однако, – продолжил незнакомец, – если проследить смысловой вектор, включающий её напрашивающееся к продолжению высказывание, вполне можно реконструировать и облечь в слова то, что никак не предназначалось для ушей Всадника. Заметьте, не просто снабдить фразу окончанием, а завершить общую мысль своеобразной кульминацией, раскрывающей истинные намерения сего занятного персонажа! А уж коли сам рассказчик – автор – повторил эти слова от своего имени, перелицевав таким образом под себя, то я готов, учитывая личность автора, раскрыть тайну его смыслового вектора и предложить такую вот кульминацию: «…какое из ответвлений ни выбери, они всё равно сойдутся в итоге. А сколько их ждёт, этих скал и развилок, – не счесть! Но хотя не знает никто, гладки будут стези твои или тернисты, насколько эффективны окажутся помощники и достигнешь ли ты в итоге искомого, однако самой важной точки ты не минуешь ни при каких обстоятельствах – той, где сходятся все пути, – той, проводником к которой является Смерть!»

Подчеркнув смысл последнего слова, тихо, но вполне явственно щёлкнул предохранитель пистолета.

– Спокойно, спокойно! – поднял вверх раскрытые ладони человек в тени, увидев, как мгновенно появившаяся в руке Рэя «беретта», словно стрелка компаса, нацелилась в его сторону. – Я тебе не враг! Хотя и не принадлежу к числу «помощников» – тех, что захватывающими воображение историями направляют твой путь к самоубийству!

– Как вы здесь?.. – нахмурился Рэй, скользнув напряжённым взглядом по другим столикам – пустым, какими они и должны были быть.

– Форман… «Вершитель»… – и незнакомец усмехнулся, покачал головой, глянув на кажется решившего воспользоваться своим умением превращаться в статую «неуклюжего» сотрапезника Рэя. – Иезуит в овечьей шкуре доброго самаритянина. Он умеет лить елей, ничего не скажешь. Вот, рассказал тебе историю о смерти. Весьма, надо сказать, эффектное в своём трагизме повествование! Впечатляющее! Повествование, способное вызвать эмоциональный отклик, сочувствие, нужный настрой! И привести к определённым мыслям. «Переступить порог…», «сохранить свои идеалы и ценности на той стороне…», «поступить правильно» в свете неизбежности смерти… Кого угодно зацепят эти слова! А Вихри развоплощения?! А призрачный всадник?! О! Один этот образ чего стоит! М-да-а… Да только вот явление настоящей Смерти практически никогда не бывает обставлено так претенциозно, будто в пьесе заштатного драматурга, стремящегося впечатлить наивную провинциальную публику. Отнюдь. Олицетворяющий собой Смерть чужд пафоса, он не ждёт подходящего антуража и тем более не ищет себе бенефиса, исполняя задачу, скорее даже наоборот – встречает приговорённого в совершенно обыденной обстановке и в самом не привлекающем внимания облике. Например, за чашкой кофе в дерьмовой придорожной забегаловке…

Взгляд «человека-статуи» в этот момент, казалось, готов был пронзить незнакомца насмерть.

– …так легко, будто случайно, лишая свою жертву этой самой чашки! О да, Вершитель, без сомнения, умеет убеждать! И всё же главный его аргумент вовсе не в словах!

– Убирались бы вы подобру-поздорову от греха подальше, если не нравится моё заведение… Все до одного… – негромко, но не настолько, чтобы не быть услышанным, проворчал хозяин кафе, и всё же слова его остались без внимания.

– Я думаю, настал мой черёд рассказать историю, – сказал незнакомец, бесцеремонно подсаживаясь за столик к Рэю и Форману. – Заранее прошу прощения, если она заденет кого-то из присутствующих, однако из песни слова не выкинешь…

История четвёртая: «Круги на воде». Глава 1

Огонь! Мои руки! Ноги! Тело целиком охвачено пламенем! Пламенем охвачено всё: кувыркающиеся звёзды, дрожащее – вот-вот рассыплется на мелкие осколки – пространство!..

Жар! Полыхающее небо источает его, обдавая невыносимо-жгучей волной, заточая в смертельный огненный кокон! Не оставляя ни капли надежды…

Но меня не так-то просто убить! Я выживу – в который раз! Найти бы только подходящее место для посадки! Место, где можно прийти в себя, восстановить силы!..

Я выживу! Выживу!..

***

…Он присел на корточки и, поставив задний короб на камень, освободился от лямок. И вдруг потерял равновесие, бухнулся на колени, ткнувшись выброшенными вперёд руками в землю: передний короб, свалив своего носильщика, свалился и сам, деранув соскользнувшими ремнями по живому. Максуд выругался. Встал, со стоном разогнул спину, ощущая, как зажгло натёртые плетёной упряжью плечи и шею. Поморщился: «Надо бы заново обмотать лямки каким-нибудь тряпьём…» Тут же стянул через голову пропотевшую рубаху и развесил на кусте сохнуть. Разделся не оттого, что жарко – к жаре он привычен, – а оттого, что выступавшая из стёртой кожи сукровица приклеивала одежду прямо к ранам, и ткань потом отрывалась от тела едва ли не с мясом.

Вывалив в яму содержимое плетёных коробов – жёлтые, крошащиеся от ударов куски, Максуд тщательно выгреб прилипшие ко дну и стенкам крупинки, которых набралось с горсть, и бросил туда же. Столько сил затрачивалось на рейс, что даже щепоть груза приобретала свою ценность. Не для тех, кто через несколько дней придёт забирать накопившееся в яме, а для него, Максуда, – для его израненных плеч, ноющей спины и сбитых ног.

«Немногим больше половины, – подумал он, посчитав отметки на склоне ямы. – Ну, хорошо хоть не уменьшилось… Да-а… Если Кактус не почувствует себя лучше, то