Или моя родная полиция, при всей готовности обменятьроссийского гражданина на десяток списанных портативных радиостанций, ещё ненаучилась работать быстро?

Глубина-глубина… и бежать.

Я смотрю в нарисованные лица, на охранников с оружием. Нетграниц для охотников за чудом. Со всех концов Земли они нырнули в глубину —чтобы вырвать, выдрать кусочек тайны — откуда бы ни принесла её судьба в нашмир.

И меня охватывает ярость.

— Джордан… я даю вам десять секунд… — шепчу я. — Вам, всем.Десять секунд, чтобы убраться.

— Опомнитесь, Леонид… — это Рейд.

— Стрелок, давайте пойдём на взаимные компромиссы… — этоВилли.

— Твои силы тоже имеют предел… — Человек Без Лица.

Господи, да они же боятся! Боятся меня! Одного против всех,затравленного, с древним компьютером за спиной и пустыми руками!

Почему?

— Не знаю, как ты держишься, — начинает Дибенко, — но…

— Пять секунд, — говорю я.

И охрана начинает стрелять. То ли без команды, то ли я её незаметил…

Огонь и боль.

Всё, что было придумано за годы существования глубины, самоепроверенное и самое секретное — все по мою честь…

Я стою в огне, а на лицах вокруг — страх, и даже в серомтумане Человека Без Лица — страх…

Почему я ещё здесь, почему остаюсь в виртуальности, а неснимаю шлем перед серым дисплеем убитой машины?

Тянусь к охранникам — не руками, одним лишь взглядом. Теламнутся, как тряпичные куклы под каблуком, рассыпаются пеплом, исходят паром,застывают, сворачиваются в точку, растворяются в воздухе. Словно взглядотражает всю пакость, что сыплется в мою сторону.

Пять секунд, отпущенных мной врагам истекают, и улица пуста.Лишь полыхает мой дом и стоят рядом те, кто поджёг его…

— Лишь в глубине ты — бог, — говорит Человек Без Лица. Он неугрожает, он напоминает…

— Разве? — я подхожу к ним ближе. — Рейд, сейчас компьютерыналоговой полиции узнают, что ты присвоил пару миллионов… Урман! Вся информация«Аль-Кабара» — в свободном доступе! Вилли! «Лабиринт» — мёртв! Уровни стёрты,карты утрачены, монстры разбежались! Дима! Твои отпечатки пальцев — принадлежатсерийному убийце!

Даю им пару секунд, чтобы осмыслить, и добавляю:

— Минута… и станет так!

Не знаю, возможно ли это. Я не знаю своих сил. Даже не знаю,откуда они появились.

Но они верят.

— Чего ты хочешь, дайвер? — кричит Урман. Рейд отталкиваетего, ревёт:

— Условия!

Может быть, я немножко угадал с налогами?

— Вы прекращаете охоту.

Перед ними — чудо. Но им есть, что терять.

Урман и Гильермо переглядываются, директор «Аль-Кабара»кивает.

— Мы снимаем свои обвинения, Джордан, — говорит Вилли. — Нестоит… привлекать «Интерпол».

Он едва уловимо кивает мне. Значит, пугали?

Ложь. Везде — ложь.

Краем глаза я вижу, как по улице приближаются люди. Простыеграждане Диптауна, теперь, когда оцепление повержено, они могут удовлетворитьлюбопытство.

Пускай смотрят.

Джордан берёт Дибенко за плечо, слегка встряхивает:

— Вы слышали? Операция прекращена! Всё! Отключайте своисистемы!

Значит, здание замораживал Дмитрий? У полиции силёнок нехватило?

Человек Без Лица отмахивается от комиссара. Он смотрит лишьна меня. Ему, единственному, наплевать на мои угрозы. Не потому, что он неверит в них, и не потому, что готов потягаться с американским правосудием,насквозь пронизанным компьютерными технологиями.

Он не готов отказаться от чуда. Как-никак, мы земляки. Обоимвысшая идея вывихнула мозги — пусть и в разные стороны. С туманной маскидоносится шёпот:

— Ты предаёшь весь мир…

— Я его реабилитирую.

— Ты не хочешь делиться, дайвер. Ты получил свою награду… ипредал нас. Ладно. Не забудь забрать Медаль. Будет, чем оправдываться.

Я вспоминаю склад, коробки с софтом, стол, на которомосталась медаль вседозволенности.

Тянусь — сквозь расстояние, которого больше нет. И тяжёлыйжетон ложится в мою ладонь.

Секунду я разглядываю его. Белый фон, и радужный шарик.Паутина сети, окружённая невинностью и чистотой.

— Это твоё, — говорю я, и бросаю медаль Человеку Без Лица.Жетон касается чёрной ткани плаща и прилипает. Красиво… — Я этого не заработал.А ты… ты создал глубину. И не повторяй, что не мог это сделать. Смог. Сам.Спасибо. Но не думай, что мы тебе чем-то обязаны. Этот мир будет жить, будетпадать и учиться вставать. Он не заставит говорить того, кто хочет молчать. Незаткнёт рот тому, кто хочет говорить. И, может быть, станет лучше…

Я поворачиваюсь, и иду к своему дому.

Дибенко так и не отключил программы, сковавшие зданиеалмазной коркой. Но я не собираюсь его о чём-то просить. Дёргаю дверь — и вхожув подъезд, сияющий, словно пещера чудес Алладина.

Вот только за моей спиной иллюминация гаснет, сходит на нет.Я рву чужую программу, отвоёвывая у неё шаг за шагом.

Поднимаюсь. Всего лишь две с половиной сотни ступенек.

За каждой дверью — шорохи и шум. Мой нарисованный мирокоживает, когда я прохожу мимо. Вслед несутся обрывки музыки и невнятный шумразговоров, звон бьющегося стекла и ритмичный стук молотка, шлёпанье босых ноги визг дрели.

Даже не вспомнить сейчас, когда и что я программировал,окружая себя несуществующими соседями. Странный я тип. Как и все люди…

Я знаю, что в силах удалить всю заморозку сразу, однимусилием. Но не делаю этого. Пусть будет путь вверх медленным, шаг за шагом.Сметая со стен фальшивый блеск, пробуждая жизнь в пустых квартирах. Никогдабольше я не войду в этот дом.

Хныканье ребёнка и гул неисправного крана, лай собаки извяканье бокалов. Мне нечего запоминать, и не о чём грустить. Это были моикостыли, но я научился ходить сам.

Последний изгиб лестницы, останавливаюсь на миг переддверью, сложенной из алмазных зёрен. В каждой песчинке — моё крошечное лицо.Одно из многих лиц, которые я надевал в глубине.

Дышу на дверь — алмазы тускнеют, меркнут, превращаясь вльдинки, стекая каплями воды. Поплачь за меня, глубина. Мне не о чем плакать.