– Зажечь дом! – повторил князь.

Мигом принесли головни от догоравшего поблизости сарая, иони посыпались на рыхлую кровлю, на стены, под дверь. Кугыжа, стоявший околокнязя, негромко вздохнул.

Сырое дерево занималось сперва неохотно. Но расторопныевоины живо разворошили поленницу, заботливо укрытую хозяином от дождя. Сухиечурки легко принимали огонь. И мало-помалу две стены гудящего пламени вырослипо обе стороны дома, превращая его в погребальный костёр для сидевших внутри. Шаткийстолб дыма упёрся в серые облака…

Датчане так и не пожелали выйти наружу. Долгое время не былослышно ничего, кроме бешеного гула костра. Потом глубоко в огне родилсяодинокий и страшный крик…

И тут Бьёрн Олавссон вобрал голову в плечи, заслонился отпалящего жара щитом – и ринулся к дому! Могучим ударом высадил объятую пламенемдверь и пропал внутри, в крутящемся багровом дыму.

Сигурд коротко ахнул и со всех ног кинулся следом за братом.

– Однажды Бьёрн оставил мне жизнь, несмотря наприказ, – сказал тогда Бёдвар Кривой. – Странно будет и нехорошо,если нынче я брошу его погибать!

К двери они с Сигурдом подоспели одновременно. И вовремя.Дымящийся, кашляющий Бьёрн шагнул навстречу из пролома. Согнувшись в трипогибели и укрываясь щитом от летевших сверху углей, Бьёрн кормщик тащил насебе человека. Бёдвар и Сигурд схватили обоих в охапку и поволокли прочь.Набежавшие воины принялись катать по земле и халейга, и датчанина, сбиваяогонь.

– Я думал, ты умнее, Бьёрн Олавссон, – сказалХалльгрим сердито. – Ты хотел, верно, чтобы у твоего старика снова убылосыновей!

Громкий треск заглушил его голос. Еловые стропила,перегрызенные огнём, рухнули под тяжестью крыши. Дом превратился в бесформеннуюгруду брёвен, горевшую точно огромная печь.

Бьёрн осторожно ощупал своё безбровое, опалённое лицо ивесело ответил:

– Вот если бы я сгорел, тогда, Тор свидетель, ты,хёвдинг, был бы прав.

Спасённый датчанин заворочался подле него на земле, пробуясесть. Пламя ярко освещало его лицо, но оно было закопчено мало не до угольнойчерноты, поди разбери, старое или молодое, безобразное или красивое… толькоглаза, как два клочка голубого северного неба. Бьёрн, нахмурившись, отвернулся.

– Что ты с ним сделаешь? – спросилВиглафссон. – Не ошибусь, если скажу, что трэль из него не получится.Видишь, как он смотрит?

Пленника жестоко изувечил удар тяжёлого копья, пришедшийся вголову и плечо. Правая рука была перебита. Но ни о помощи, ни о снисхождении ксвоим ранам он не просил. На запястьях у него болтались обрывки каких-товерёвок, и он распутывал их здоровой рукой, помогая зубами.

– Я потому его и потащил, – сказал Бьёрн. – Ядумал, это какой-нибудь финн.

Он повернулся к датчанину и толкнул его ногой:

– Послушай-ка, ты! Как тебя звать?

Ясные глаза обратились на Бьёрна. И тот вдруг понял, что неотдаст этого парня ни Халльгриму, ни мерянам, ни самому конунгу… или кому тамещё придёт охота на него замахнуться.

А пленник лизнул обожжённые губы и ответил так:

– Дома меня называли Гудрёдом Олавссоном.

Братья застыли. Опомнившись, Бьёрн схватил датчанина заплечи и встряхнул, как котенка:

– Ты! Я тебя задушу…

Сигурд еле заставил его разжать руки, и ют повалился обратнона землю. Братья переглянулись.

– Надо бы его вымыть, – сказал Сигурд. Бьёрн молчакивнул. Он уже знал, на кого окажется похож новоявленный Олавссон… Такие жеглаза были у Гудрёда, бедняги Гудрёда, уснувшего в могильном кургане стольдалёкого теперь Торсфиорда…

– Это ты, что ли, – проворчал Бьёрн, – оралтам в доме?

Гудрёд ответил:

– Думаю, ты навряд ли полез бы в огонь, чтобы вытащитьтруса.

Видга сын Халльгрима был среди немногих, кого недосчиталисьу сгоревшего кудо. Свалив датского хёвдинга, он не стал далеко уходить с этогоместа. Ибо там остался лежать на земле Торгейр Левша, и ему требовалась помощь.Когда сражение откатилось прочь, рядом с Торгейром зашевелилось двое ютов,упавших оглушёнными. Если бы не Видга, ещё живому Левше пришлось бы несладко.Но внук Ворона бесстрашно схватился с обоими и долго дрался один против двоих,стараясь увести их подальше. В конце концов он расправился с одним из викингов,второго уложил вынырнувший откуда-то Азамат. Тогда Видга повернулся к Торгейру.

Бережно перевернул он его на спину и начал расстёгиватькожаный панцирь. Торгейр открыл глаза и застонал. Лицо его было белей бересты,только из угла рта текла по щеке кровь.

– Не трогай, – прохрипел он чуть слышно. – Яумру.

Видга, не слушая, стащил с него броню, потом рубашку,обнажая пробитую грудь. Азамат убежал и вернулся с полным шлемом воды и горстьючистого, мелко нащипанного торфа. Видга засыпал им страшную рану и тугоперевязал своей сорочкой. Торгейр перенес всё это молча, только по лбу и вискамкатились капельки пота. Видга сказал:

– Надо сделать носилки…

Мерянин не понял северного языка, но объяснять непонадобилось. Азамат сам принёс несколько целых копий и стал прилаживать к нимдва датских щита.

– Видга… – прошептал Торгейр. – Ты… возьмисебе… кольчугу… ты… заслужил…

Говорить ему было мучительно трудно, на губах возникали илопались розовые пузыри. Видга мельком покосился на убитого хёвдинга. Тот былвеликаном, уж не меньше Халльгрима, если бы поставить их рядом. Странное дело,Видга только сейчас как следует разглядел, какого противника одолел. Оннагнулся над мёртвым. Из-за пазухи у юта свешивалась длинная нитка красивогозолочёного бисера, сдёрнутая, не иначе, с девичьей шеи или платья… Видгапрезрительно скривил губы. Ни Халльгрим хёвдинг, ни его люди не пустились быграбить, не кончив сражения.

Надо будет потом вернуться за кольчугой. Чтобы не пришлосьспорить с пришедшим раньше.

Он намотал на руку бисер, потом разжал стиснутые пальцыдатчанина и вытащил зажатый в них топор. Вот это была редкая добыча! Топороказался не железным и даже не бронзовым. Острое лезвие было вырублено изкрепчайшего чёрного камня, и его украшали старые, очень старые руны… Решив, чторазберёт их попозже, Видга сунул топор за ремень и вернулся к носилкам, кивнувАзамату:

– Пошли.

Торгейр лежал молча, запрокинув кудрявую голову…

Барсучане разбредались по полю боя, разыскивая раненых, покаокончательно не сгустилась темнота. Ютов, не сумевших уползти и спрятаться,волокли к берегу речки и безжалостно топили. Викинги не просили пощады.

Кто мог, пытался отбиваться. Кто не мог, молча принималсмерть в холодной тёмной воде.