Норман сел в чисто вымытую украденную машину и уехал. Черезшесть кварталов по пути к центру города он остановился у магазина подержаннойодежды, который назывался «Попробуй снова, Сэм». По магазину бесцельнослонялось несколько посетителей, и все они поглядели на него, но он невозражал. Норман ничего не имел против того, чтобы на него смотрели, вособенности, если их внимание привлекает его бритый наголо череп. Если этипридурки пялятся на его блестящую макушку, ни один из них не вспомнит, каквыглядит лицо Нормана, через пять минут после того, как тот выйдет из магазина.

Норман разыскал мотоциклетную куртку, блестящую от множествазаклепок, змеек и цепочек и скрипящую каждой складкой при малейшем движении. Онснял ее с вешалки. Продавец раскрыл рот, чтобы запросить за куртку двестипятьдесят долларов, посмотрел в бешеные глаза, глядящие на него из-подневообразимо белой пустыни свежевыбритого черепа, и сообщил покупателю, что онастоит сто восемьдесят долларов плюс налог. Продавец сбросил бы еще десятку илидвадцатку, если бы Норман начал торговаться, но тот заплатил сразу. Он устал, ввисках возникла тупая пульсирующая боль, ему хотелось вернуться в отель иулечься спать. Он мечтал проспать до самого завтрашнего утра. Ему нужнохорошенько отдохнуть, потому что завтра будет не до отдыха.

По пути в «Уайтстоун» он сделал еще две остановки. Сначалапритормозил у магазина, торгующего товарами для инвалидов. Там он приобрелподержанную механическую инвалидную коляску, помещающуюся в сложенном виде вбагажник «темпо». Затем отправился в Женский культурный центр и музей. Тамзаплатил шесть долларов за вход, однако не задержался ни у экспонатов, ни ваудитории, где шла дискуссия о проблемах естественного деторождения. Онсовершил короткую экскурсию в сувенирный киоск и тут же покинул культурныйцентр.

Вернувшись в «Уайтстоун», он прямиком направился в свойномер, не расспрашивая никого о блондинке с соблазнительной попкой. Втеперешнем своем состоянии Норман не рискнул бы заговорить даже с продавцомсодовой. Свежеобритый череп гудел, как наковальня, по которой стучат молотом,глаза едва не вылезали из орбит, зубы будто крошились от боли, челюсти свелосудорогой. Хуже всего, что его мозг теперь, казалось, плыл над ним, какогромный воздушный шар на параде в честь Дня Благодарения, у него создалосьтакое впечатление, словно мозг и тело связаны тончайшей нитью, которая способнаоборваться в любой момент. Ему нужно лечь. Отдохнуть. Выспаться. Может, послеэтого мозг вернется на положенное место. Что касается блондинки, лучше всегоотноситься к ней как к козырному тузу в рукаве, чему-то, что можно использоватьтолько в крайнем случае — «При пожаре разбить стекло».

В пятницу Норман лег в постель в четыре часа дня. Пульсацияв висках уже давным-давно даже отдаленно не напоминала похмельный синдром; онапревратилась в головную боль, которую он называл «фирменной». Приступы еенередко возникали в периоды напряженной работы, а с тех пор, как Роуз покинулаего, а дело с бандой завертелось с необычайной быстротой, два приступа в неделюстали совершенно рядовым явлением. Норман лежал на постели, уставившись впотолок, наблюдая забавные дрожащие зигзагообразные узоры, вокруг видимых импредметов; из глаз и носа текло. Боль была такой сильной, что ему казалось,будто в самом центре головы возник ужасный зародыш, старающийся появиться насвет; боль достигла того уровня, когда ему не оставалось ничего иного, кромекак принять горизонтальное положение, напрячь всю свою выдержку и ждать, ждать,ждать, пока не утихнет сама, а сделать это можно только одним способом —переживая каждую секунду в отдельности, переходя от одного момента кследующему, как идущий через ручей человек, перепрыгивающий с одного камешка надругой. Сравнение вызвало в уголке памяти какие-то смутные ассоциации, но онине смогли пробиться к поверхности через барьер напряженной болезненнойпульсации, и Норман не стал воскрешать их. Он потер ладонью макушку и затылок.Непривычная гладкость кожи не была похожа на нечто, принадлежащее ему; онсловно прикоснулся к капоту только что вышедшего из мойки автомобиля.

— Кто я? — прозвучал в пустом гостиничном номере его вопрос.— Кто я? Почему я здесь? Что я тут делаю? Кто я?

Не успев дать ответ хотя бы на один из вопросов, онпровалился в сон. Через лишенные сновидений глубины сна боль все ещепреследовала его и довольно долго, как плохое предчувствие, не выходящее изголовы, но в конце концов Норман от нее оторвался. Голова упала на подушку, ивлага, не совсем являющаяся слезами, стекала из левого глаза и левой ноздри пощеке на подушку. Он громко захрапел.

Когда двенадцать часов спустя, в четыре часа утра в субботу,Норман проснулся, от головной боли не осталось и следа. Он чувствовал себясвежим и полным сил, как случалось почти всегда по окончании приступа«фирменной». Он поднялся, спустил ноги на пол и посмотрел через окно в темноту.Голуби по-прежнему сидели на подоконнике, прижимаясь друг к другу и воркуя дажево сне. Он знал — точно, уверенно, без тени сомнения, — что сегодняшний деньпринесет с собой окончание всей истории. Возможно, на этом закончится и егопуть, но это пустяк по сравнению с главным. Понимание того, что после концабольше никогда не будет головных болей, показалось ему вполне равноценнойкомпенсацией.

В противоположном углу комнаты на спинке стула чернымбезголовым привидением висела мотоциклетная кожаная куртка.

«Проснись пораньше, Роуз, — подумал он почти с нежностью. —Проснись пораньше, сладкая моя, и полюбуйся рассветом, почему бы тебе ненасладиться зрелищем восходящего солнца? Смотри, запоминай, потому что этопоследний рассвет, который ты встречаешь».

В субботу утром Рози проснулась в самом начале пятого и встрахе потянулась к ночнику на прикроватной тумбочке, уверенная, что Норманнаходится в комнате рядом с ней, убежденная, что слышит запах его одеколона —«От всех моих парней пахнет „Инглиш Ледером“ или не пахнет ничем». В паническойпопытке поскорее включить свет она едва не столкнула лампу на пол, но, когдасвет, наконец, зажегся (основание лампы при этом оказалось в дюйме от краянебытия), ее страх быстро рассеялся. Она увидела лишь свою комнату, маленькую,опрятную, успокаивающую, и единственный запах, который Рози ощущала, исходил отее собственного теплого после сна тела. В комнате нет никого, кроме нее самой…и Мареновой Розы, разумеется. Но Мареновая Роза надежно спрятана за дверцейвстроенного шкафа, где она, несомненно, стоит, прикрывая глаза рукой от солнцаи глядя на полуразрушенный храм.

«Он мне приснился, — подумала она, поднимаясь. — Я виделаего во сне. Мне привиделся очередной кошмар с участием Нормана, поэтому я такиспугалась».

Она передвинула ночник на середину тумбочки. Основание лампызвякнуло о браслет. Рози подняла его и оглядела. Странно, почему ей так трудновспомнить, (то, что должна помнить) откуда у нее взялось это украшение. Может,она купила его в лавке Билла, потому что оно напомнило браслет, надетый на рукуженщины с картины? Она не понимала, и это ее тревожило. Как можно забыть (то,что нужно забыть) такое?