Горчаков твердо стоял за сохранение разнонаправленных и сбалансированных векторов российской внешней политики в целях поддержания европейского равновесия. Это, по его убеждению, и должно было служить лучшей гарантией сохранения мира в Европе и обеспечения его для России. Казалось бы, благородно и вполне логично, однако так не получалось в реальной жизни.

Тем временем неизбежность российской военной операции на Балканах становилась для петербургского руководства все более очевидной. И эту операцию надо было готовить.

В то время, когда в Берлине Бисмарк беседовал с Убри, в Вене Новиков начал переговоры с Андраши, имея целью определить позиции Австро-Венгрии в случае войны России с Турцией. Основой переговоров являлись рейхштадтские соглашения. С ноября 1876 г. переговоры приняли особо секретный характер и по настоянию российской стороны первоначально были скрыты от Берлина.

В случае начала русско-турецкой войны Австро-Венгрия обязалась заявить о своем нейтралитете и уклониться от посредничества, если такое будет предложено ей на основании VIII статьи Парижского договора 18 (30) марта 1856 г.[627]. Венский кабинет согласился также оказать России дипломатическое содействие с целью парализовать возможные попытки Англии и Франции вмешаться в конфликт на стороне Турции. Осуществить это им позволяли статьи англо-франко-австрийского договора от 3 (15) апреля 1856 г. В рамках подобного доброжелательного нейтралитета Австро-Венгрия соглашалась принять еще ряд условий, необходимых для обеспечения военных действий русской армии на Балканах[628].

Бисмарк знал о рейхштадтских соглашениях, знал он и то, что русско-австрийские переговоры продолжаются. Однако в их конкретное содержание он не был посвящен вплоть до 3 (15) января 1877 г., когда Убри передал ему проекты двух русско-австрийских конвенций вместе с письмом Александра II к Вильгельму I.

18 (30) сентября 1876 г. Александр II и Горчаков совершили довольно резкий и странный ход. Через германского военного представителя генерала Б. Вердера российский император поинтересовался: останется ли Германия нейтральной в случае, если Россия вынуждена будет вступить в войну с Австро-Венгрией. Запрос, скорее всего, был инспирирован Горчаковым. В свое время этот сюжет был подробно разобран С. Д. Сказкиным. Однако он настолько важен и интересен, что я позволю себе обратиться к нему еще раз.

Казалось бы, подобное обращение в Берлин после рейхштадтских договоренностей по Балканам, в которых Вена определенно заявила о стоимости своих услуг, было излишне. Однако в Петербурге надеялись на менее корыстное участие Австро-Венгрии в умиротворении Балкан. Но ответ Франца-Иосифа, привезенный 25 сентября (6 октября) 1876 г. Сумароковым-Эльстоном, разочаровал и озадачил[629]. В тот день Милютин записал:

Странно, что в Петербурге так долго питали надежды на венское «бескорыстие». Да и подобного рода надежды в большой политике великих держав выглядели как-то уж очень наивно, не говоря о том, что оснований к этому не было никаких.

А вот теперь — внимание! Не дожидаясь официального ответа из Вены на запрос о том, «хочет ли она идти заодно с нами» в давлении на Турцию, заняв своими войсками Боснию, в то время как русские займут Болгарию, Александр II и Горчаков обращаются в Берлин с другим запросом: какую позицию займет Германия в случае военного столкновения России с Австро-Венгрией на Балканах. Не прошло и месяца после получения от Мантейфеля дружественного письма Вильгельма I, а Берлину уже поспешили напомнить о его политическом долге за 1870 г., когда Петербург прикрыл его военную разборку с Парижем, намекнув Вене на недопустимость использования сложившейся ситуации с целью реванша за разгром, учиненный ей пруссаками в 1866 г.

Оцените резкость действий. Неужели для России они в тот момент были настолько актуальны? Неужели Александр II и Горчаков не понимали, что подобным вопросом они поставят в крайне неудобное положение германскую сторону и дадут ей основания подозревать Петербург в коварстве замыслов? Да разве только ей одной? Неужели нельзя было спрогнозировать, что Бисмарк может воспользоваться этим запросом так, что это ударит по престижу и интересам российского императора и его правительства: к примеру, доведет его содержание до Андраши, что на самом деле и произошло. Ведь ни одна из сторон, казалось бы, не покушалась на «Союз трех императоров», а, наоборот, всячески подчеркивала заинтересованность в нем. И тут — такое…

Зачем нужен был этот запрос? Над ответом еще в конце 20-х гг. прошлого века много размышлял С. Д. Сказкин. Он соглашался с С. С. Татищевым, который говорил барону де Орси 14 (26) сентября 1876 г.:

В итоге С. Д. Сказкин пришел к выводу: «Сущность запроса Вердера, следовательно, сводилась к тому, чтобы узнать, согласна ли Германия оказать России безусловную поддержку всяким ее планам на Балканах, даже против интересов Австрии»[632].

Но суть вопроса о «планах» состояла в том, что никаких глобальных планов в духе «окончательного» решения Восточного вопроса в Петербурге не было. Были лишь намерения совместных с австрийцами действий по оказанию давления на Порту. Следовательно, запросом в Берлин император Александр и Горчаков страховались на случай нежелания Андраши действовать сообща. Но помимо этого в Петербурге очень не хотели, чтобы Вена усиливалась на Балканах, и к ограничению ее аппетитов решили подключить Берлин. Вытекающая отсюда перспектива самостоятельных военных действий России виделась уже не на основе последовательного балканского компромисса с Австро-Венгрией, на что ориентировал дух Рейхштадта, а с опорой на розыгрыш германской карты, но только в антиавстрийской игре. По сути, это была попытка использовать авторитет Бисмарка с целью укоротить намерения Андраши. В данном сценарии рейхштадтские соглашения просто забылись Петербургом, как несуществовавшие, а самонадеянная категоричность запроса явила откровенную политическую глупость.