Но постараемся понять и Бисмарка. Конечно, он вел игру в интересах своей страны. Но что он должен был думать после сентябрьских запросов российского императора? О кульбитах российской внешней политики канцлер прекрасно знал хотя бы по опыту русско-германских отношений последнего столетия. А последние события предоставили ему веские основания подозревать российское руководство в ненадежности как союзника.

В 1872–1873 гг. Александр II с Горчаковым декларировали, по сути, формирование континентального блока Германии — Австро-Венгрии — России, а уже в мае 1875 г. примчались в Берлин с миротворческой миссией в интересах Франции, да еще и растрезвонили о ней на всю Европу. И это должно было Бисмарку понравиться? В мае 1875 г. Россия отказала Германии в соблюдении своего нейтралитета, а в сентябре 1876 г. «на голубом глазу» запросила его сама. Мило… И запросила, исключительно не желая расширения Австро-Венгрии на Балканах.

России удалось выторговать нейтралитет Австро-Венгрии. Западный фланг на случай войны с Турцией был предохранен. Но сделано это было весьма не искусно. Своими близорукими действиями и заявлениями Александр II и Горчаков внесли напряженность в отношения трех континентальных монархий.

Только в конце ноября 1876 г. в турецкую столицу стали съезжаться уполномоченные представители Великобритании, Франции, Австро-Венгрии для участия в намеченной конференции совместно с послами этих держав при дворе султана. Россию, так же как Германию и Италию, на конференции представляли только их послы.

29 ноября (11 декабря) 1876 г. представители держав собрались в русском посольстве для предварительных обсуждений стоящих перед ними вопросов. А их было три: условия мира Турции с Сербией и Черногорией, преобразования для Боснии, Герцеговины и Болгарии, а также гарантии выполнения решений конференции.

Предварительные проекты постановлений были выработаны Игнатьевым, который, готовясь к конференции, как обычно, развил кипучую деятельность[652]. Он понимал, что в отношении Боснии и Герцеговины тон будет задавать Австро-Венгрия, и поэтому сосредоточил основное внимание на решениях по Болгарии. В этом, как и в других вопросах, главные усилия Игнатьева были направлены на убеждение и привлечение на свою сторону маркиза Солсбери, с которым у него в конечном итоге сложились довольно хорошие отношения.

На случай противодействия представителей других держав у Игнатьева по Болгарии были заготовлены два проекта: «максимум» и «минимум». Основное различие между ними состояло в том, что первый предусматривал автономию единой Болгарии, по второму же Болгария разделялась на две автономные провинции.

В ходе обсуждений Игнатьеву пришлось отступать до «минимальных» требований, и 10 (22) декабря представители держав единогласно приняли проект условий мира Порты с Сербией и Черногорией и новое положение об управлении Боснией, Герцеговиной и Болгарией.

Согласно положению, Босния и Герцеговина должны были образовать одну провинцию с правами местной автономии.

Болгарию предполагалось образовать из Дунайского и Софийского вилайетов, с присоединением к ним ряда земель. Вся эта территория разделялась на две области: восточную с центром в Тырново и западную с центром в Софии. Положение о единой автономной Болгарии на конференции не прошло.

Однако Игнатьеву удалось существенно расширить содержание местной автономии для Болгарии в сравнении с английскими предложениями сентября 1876 г. Он так умело обработал Солсбери собранными материалами о тяжелом положении христианского населения, что английский представитель, отвергая предложение о единой Болгарии, тем не менее, как позднее отмечал Игнатьев, «подписался под требованием обширной Болгарии, простирающейся до Родопских гор и Эгейского моря, вместе с русским послом… громил турок всеми силами своего красноречия и негодования за неприятие этого предложения, отвергая от имени всех европейских представителей… турецкие предложения ограничить Болгарию Балканами, оставив в турецком управлении Южную Болгарию, где именно и происходили кровопролития, возбудившие английское общественное мнение»[653]. За подобную солидарность с Игнатьевым Солсбери здорово достанется после его возвращения в Лондон.

В то время как дипломаты в Константинополе пыхтели над проектами реформ в Боснии и Герцеговине, судьба этих турецких провинций решалась совсем по другому адресу — в Вене и Будапеште. И решалась именно в контексте военного давления России на Порту. О ведущихся секретных русско-австрийских переговорах Игнатьев знал, но не был посвящен в их содержание. Горчаков не распространялся на эту тему. Вряд ли оправданна оценка В. М. Хевролиной, что «со стороны канцлера это был, конечно, предательский акт по отношению к послу»[654]. Горчаков не без оснований опасался, что горячий нрав Игнатьева может сослужить здесь не лучшую службу и повредит подписанию конвенции о нейтралитете Австро-Венгрии в случае русско-турецкой войны.

Игнатьев был решительным противником избавления балканских славян от власти Порты путем перевода их под скипетр Габсбургов. К тому же он, как и многие в российском руководстве, считал Австро-Венгрию ненадежным союзником и предлагал ориентироваться на Германию. Ссылаясь на его записку Александру II от 12 (24) февраля 1877 г., В. М. Хевролина пишет о расчетах Игнатьева на то, что Бисмарк умерит агрессивность Вены и предоставит России заем[655]. Стремление же договориться с Австро-Венгрией Игнатьев позднее оценил так:

Но вот здесь начинаются сплошные неувязки и вопросы. Получается, что, опасаясь планов Австро-Венгрии, Игнатьев предлагал решительно начать войну с Турцией летом 1876 г., считал еще не запоздалым такой курс в ходе ливадийских совещаний начала октября, но предполагал осуществить это без предварительной договоренности с Веной. В начале 1877 г., беседуя с Д. А. Милютиным и Н. Н. Обручевым, он даже определил Кавказ, а вовсе не Балканы в качестве основного театра военных действий в предстоящей войне. Именно в данной комбинации ему представлялось возможным минимизировать вмешательство Австро-Венгрии и Англии. Но в этом случае таяла идея «болгарского залога», не говоря уже о стратегии молниеносного удара в направлении Константинополя. А как же тогда столь милые сердцу Игнатьева болгары? Видя, что русские наносят удар на Кавказе, не прибегли бы турки к новым репрессиям на Балканах, мстя за начавшуюся войну?