Если главной заботой России была участь балканских славян, тогда основной удар на Балканах был вполне логичен. Перенос же его на Кавказ создавал довольно двусмысленную ситуацию: залог обеспечения реформ на Балканах Россия искала на Кавказе (?), да и путь на Константинополь через Кавказ был значительно протяженнее. И почему, интересно, Австро-Венгрия не могла потребовать своего куска балканского пирога в то время, когда Россия обрушилась бы на Турцию со стороны Кавказа? Надежды только на быстроту русского наступления здесь было мало. Тут в полной мере заявляла о себе позиция германского канцлера. И похоже на то, что Игнатьев не знал как о сентябрьском запросе Александра II, так и об ответе на него Бисмарка. Таким образом, стремление Игнатьева избежать сговора с Австро-Венгрией в военном решении балканских проблем было крайне нереалистичным. Но мы отвлеклись от константинопольских переговоров.

На конференции уже в который раз основным вопросом звучало не столько «что делать?» для улучшения положения христиан, сколько «как этого добиться?». Как заставить Порту принять программу реформ и способна ли она, в принципе, к их проведению?

Гарантия реформ методом залога — временной оккупации Болгарии русскими войсками — была отвергнута всеми представителями держав. Что же предлагалось взамен? Европейские контрольные комиссии и приданная им жандармерия из бельгийцев, швейцарцев или румын; местная милиция, также с участием европейцев; назначение губернаторов из подданных нейтральных государств; международный апелляционный суд в Константинополе. В целом все это не менее болезненно задевало суверенитет Порты, гордость и самолюбие ее властной элиты.

Проекты условий мира и необходимых реформ, одобренные конференцией, было решено предъявить турецкой стороне на общем собрании ее участников. Правительства держав условились, что в случае, если Порта отвергнет решения конференции, их послы немедленно покинут Константинополь. Солсбери даже пригрозил, что Англия выведет свою эскадру из Безикской бухты. Но насколько это было воспринято в качестве угрозы? Казалось бы, правительству султана подавался открытый сигнал: мы ввели эскадру в бухту для сдерживания русских, теперь вам предстоит самим с ними разбираться. Но при этом не будем забывать, что туркам явно не улыбалась перспектива оказаться как под ударами русских штыков, так и под прицелом британских броненосцев. Поэтому уход эскадры мусульманские радикалы вполне могли обратить в свою пользу: как маленькую, но все же победу над неверными. На улицах Стамбула не прекращались враждебные державам демонстрации. Подпитываемые гулом толпы, представители султанского правительства выражали стойкое равнодушие к возможным мерам давления со стороны Европы. Они готовили ответные шаги.

Первым делом было организовано настоящее пафосное шоу. На 11 (23) декабря было намечено первое заседание конференции с участием представителей Турции. Но не успело оно открыться, как министр иностранных дел Савфет-паша торжественно заявил о даровании всемилостивейшим султаном для всех своих подданных, без различий национальности и религиозной принадлежности, конституции. Фарс был очевиден, и столь же очевидной была позиция неприятия турецкой стороной решений конференции. Что, в общем-то, и требовалось доказать. Явно предполагавшееся становилось очевидной реальностью.

Тем временем в Петербурге 11 (23) декабря на совещании у Александра II обсуждался только один вопрос: что делать в случае отказа Турции принять условия конференции и стоит ли тогда начать войну немедленно или же, как писал Милютин, «для спасения Сербии от неминуемого разгрома протянуть дело до весны».

И вот здесь недавняя решимость Александра II вновь улетучилась. Он высказался в пользу отсрочки до весны и «настойчиво доказывал невозможность зимней кампании». «Я был изумлен, — записал в своем дневнике Милютин, — таким, совершенно новым, настроением государя. До сих пор замечалось в нем нетерпеливое желание скорее взяться за оружие…».

На следующий день, 12 (24) декабря, из Вены возвратился Обручев, посланный туда в помощь Новикову для согласования военных аспектов российско-австрийских соглашений. Император сообщил Милютину, что «привезенные Обручевым сведения благоприятнее, чем мы предполагали». Медленный же ход согласования конвенции Обручев объяснил, с одной стороны, «щекотливым» положением Андраши, вынужденного избегать обвинений в пророссийской позиции, а с другой — «нервным, сангвиническим темпераментом русского посла». Тем не менее, по оценке Обручева, «конвенция вполне удовлетворительна», и он советовал «как можно скорее утвердить ее». Это и было сделано на совещании 13 (25) декабря.

Но в этот же день от Игнатьева пришло донесение о спектакле, разыгранном турками перед участниками конференции. Александр II был этим крайне огорчен и вновь завел разговор о спасении сербов и продлении перемирия до весны. На самом деле в тот момент сербы были ни при чем. Как доказали ближайшие события, их вовсе не надо было спасать. Дело было в другом. Сербской темой Александр II явно маскировал провал собственной политики последних месяцев, и прежде всего ставку на конференцию в Константинополе. Помимо этого, для всякого внимательного наблюдателя вскрывалась непоследовательность российской политики: еще совсем недавно Петербург с «упорством и негодованием» отвергал предлагавшееся турками шестимесячное перемирие и тут, нате вам, фактически его же готов был отстаивать.

После того как мы отвергли турецкие сроки перемирия, «поставили армию на военное положение, объявили, что Россия не может перенести оскорбления, если Порта отринет решения Европы», — и после всего этого мы просто ограничимся выездом нашего посла из Константинополя и останемся спокойно ожидать весны на границе?! «Не истолкуют ли наше воздержание как признак бессилия?» Такое эмоциональное заявление Милютина прозвучало на совещании 13 (25) декабря. Острые вопросы военного министра, как всегда, вызвали «вспышку» со стороны канцлера. Тем не менее все сошлись на том, что отвечать на них все равно необходимо, и в итоге совещания постановили: «надобно придумать, как бы прикрыть благовидным предлогом нашу ретираду»[657]. Решительный настрой конца осени ударить по туркам зимой окончательно вылетел в каминную трубу.

Тем временем в Константинополе, после заявления Савфета-паши, конфуз европейских делегаций был очевиден. Ситуацию бросился спасать Солсбери. Он понимал, что турецкий ответ, помимо всего прочего, ставит под удар его репутацию. В своем давлении на турок в дуэте с Игнатьевым Солсбери отклонился от «генеральной линии» премьера, и последствия этого могли быть для него самыми нежелательными. Буквально за день до общего собрания конференции, 10 (22) декабря, кабинет счел нужным еще раз напомнить Солсбери, что Великобритания «не согласится и не будет принимать участия в принудительных мерах, военных или морских, направленных против Порты». В то же время «Порте следовало дать понять, что ей нечего рассчитывать на помощь Англии в случае войны»[658].