В дипломатии резкие и непродуманные высказывания порой подобны комете, за которой следует длинный шлейф недоверия и весьма неприятных последствий. Своим запросом в Берлин российская сторона ничего принципиально нового и важного не открыла, но зато сама себе, уже в который раз, осложнила жизнь.

Александр II и Горчаков не имели в виду нападение России на Австро-Венгрию, но Бисмарку было выгодно заметить именно это. Он стремился примазаться к русско-австрийскому соглашению, особенно со стороны Вены, создав у Андраши впечатление, что именно старания германского канцлера уберегли дунайскую монархию от русской угрозы и способствовали продолжению переговоров с Петербургом по Балканам.

Для Петербурга же становилось очевидным, что, в условиях отказа Берлина давить на Вену, рассчитывать на ее бескорыстие в защите балканских славян не приходится. Нужно было быстрее и более решительно договариваться.

Вернемся к русско-австрийским переговорам. Соглашения на случай начала русско-турецкой войны стороны достигли довольно быстро. Сложнее обстояло дело с определением итогов войны и будущего обустройства Балканского полуострова.

Россия пошла на уступки и согласилась, что платой за нейтралитет Австро-Венгрии будут ее земельные приращения не только за счет Боснии, но и Герцеговины, исключая Ново-Базарский санджак — территорию, отделяющую Черногорию от Сербии.

Обратим внимание, что вопрос такой важности решался в рамках лишь двусторонней конвенции. Тем не менее и российская, и австро-венгерская стороны допускали в будущем такую ситуацию, когда территориальные изменения на Балканах «стали бы предметом коллективного обсуждения великих держав». Однако и в этом случае «высокие договаривающиеся стороны» обязывались «оказывать друг другу взаимную дипломатическую поддержку»[647].

В январе 1877 г. в Будапеште речь вовсе не шла о европейском конгрессе как о неизбежном верховном арбитре итогов войны. К этому стороны вовсе не стремились. Что же касается Андраши, то он только хотел выгодно сторговаться с Россией по Балканам и добиться выполнения достигнутых соглашений.

Австро-Венгрия приняла предложение России о расширении границ Сербии и Черногории и предоставлении им общей границы по реке Лим. Остальные положения соглашений подтверждали ранее достигнутые договоренности в Рейхштадте. Прежде всего это касалось возвращения России придунайской части Бессарабии. На случай же полного краха Оттоманской империи заявлялось, что «образование большого сплоченного славянского или иного государства исключается; напротив, Болгария, Албания и остальная Румелия могли бы стать независимыми государствами (курсив мой. — И.К.); Фессалия, часть Эпира и остров Крит могли бы быть присоединены к Греции. Константинополь с прилегающей территорией, границы которой подлежат установлению, мог бы стать вольным городом». В качестве ближайшей задачи стороны брали «на себя обязательство требовать» для Болгарии «более широкой автономии, обставленной серьезными гарантиями»[648].

Договоренности были оформлены в две секретные российско-австрийские конвенции. Первая была подписана в Будапеште 3 (15) января 1877 г. и определяла условия австро-венгерского нейтралитета в предстоящей русско-турецкой войне. Вторая, дополнительная конвенция была датирована тем же числом, но фактически стороны подписали ее только 6 (18) марта 1877 г. Вот она-то и была посвящена послевоенному дележу добычи и территориальному переделу Балкан.

После того как Бисмарк 3 (15) января 1877 г. получил от Убри проекты двух конвенций, он, конечно же, не нашел в них ничего прямо угрожающего интересам Германской империи. Однако тревога не покидала Бисмарка, ведь совсем недавно он отказал и Александру II, и Андраши, подтолкнув их тем самым к необходимости договариваться. И вот непосредственное соглашение между Веной и Петербургом достигнуто. Но не скрывалось ли за ним нечто большее?.. И теперь уже германский канцлер решил подстраховаться: в своем послании он предостерег Андраши от якобы коварных намерений России в отношении Австро-Венгрии и в доказательство представил сентябрьский эпизод с запросом царя в нужном ему, антиавстрийском ракурсе.

Предоставим слово С. С. Татищеву. Вот как он описывал состояние германского канцлера после получения им проектов конвенций:

И вот, пожалуй, самое главное, что смущало Бисмарка: именно из рук России Австрия получала «страстно желаемое земельное приращение на Балканском полуострове», давно обещанное ей «взамен… утрат в Германии и Италии».

Бисмарк выставил себя ревностным защитником Австро-Венгрии. Он сообщил Андраши, что ответом на запрос российского императора было его категорическое заявление, что Германия не позволит России разгромить Австро-Венгрию. Именно из-за такого ответа Германии, продолжал Бисмарк, «император Александр решил войска, собранные в Бессарабии для нападения на Австрию и вторжения в Восточную Галицию, обратить против Турции, а с Австрией вступить в доверительные переговоры». Вывод напрашивался сам собой: «только отказу Германии вступить с Россией в заговор против Австрии последняя обязана своим спасением»[649].

Вот так российская глупость спровоцировала германский донос.

Нетрудно представить, какое впечатление это сообщение произвело на Андраши и императора Франца-Иосифа. Окончательное принятие второй конвенции затормозилось. Андраши становился все более несговорчивым и требовательным. И только за несколько дней до объявления войны, опять же по совету Бисмарка, австро-венгерский канцлер все же поставил свою подпись под второй конвенцией, определявшей интересы сторон в послевоенном устройстве Балканского полуострова.

Если судить по мемуарам Бисмарка, то выходит, что их автор осенью 1876 г. действительно думал о возможном нападении России на Австро-Венгрию и считал, что своим ответом Александру II он предотвратил это нападение и обратил русскую армию против Турции[650]. Казалось бы, это — полный бред. С. С. Татищев назвал действия Бисмарка «ложным доносом» и «предательским поступком»[651]. Однако не будем забывать, что подобные антибисмарковские высказывания распространились уже после Берлинского конгресса. Тогда очень многие в России заголосили об измене «немецкого друга» и стали искать компромат на германского канцлера. К тому же Татищев писал свою книгу в самом конце XIX — начале XX в., когда российская внешняя политика все более стала набирать антигерманский крен.