мечту съездить в мае в Бобруйский уезд, а оттуда на денек другой к вам, но боюсь, не удастся. Вчера получил расписание экзаменов, я должен экзаменовать весь май два раза в неделю. Удастся ли вырваться, не могу даже представить. Председателем экзаменационной комиссии назначен не университетский профессор, как обыкновенно, а наш академик Латышев, большей формалист и мне не большой благоприятель. Боюсь говорить Шунечке о предстоящей перспективе сидеть до тридцатого. Очень бы хотел, чтобы она с детьми собралась в Губаревку пораньше.

Ты писала мне о деньгах. Мне их не нужно. Но необходимо от меня уплатить Тете двести рублей весенних. Но если бы ты это сделала, я был бы очень благодарен. Сегодня передал последние деньги (семьсот пятьдесят рублей) Анне Гаврииловне (ее доверенной) за письма, уступленные ею толстовскому музею».

О том же, а также о старом вопросе, о толстовских письмах, писал он и немного позже, 23 апреля: «Пишу Тебе, адресуя к Снитко, куда ты завтра переедешь. У меня, как всегда, неприятности. На днях Бобровников телефонировал мне, что имеет до меня дело. Я поехал к нему и застал у него Александру Николаевну Нарышкину, известную статс-даму, тетку жены Бобровникова. Она тотчас же начала мне допрос по поводу воспоминаний графини А. А. Толстой и писем Л. Н. Толстого. Оказывается, Каменская возмущена тем, что Зенкович согласилась на сумму в полторы тысячи рублей. Галкин передал Булыгину, а Булыгин Нарышкиной, что Шахматов неверный человек, распечатал до срока пакет А. А. Толстой и передал «Воспоминания» самовольно М. А. Стаховичу для напечатания. Я, конечно, объяснил, как было дело, но осадок остался пренеприятный.

Здесь А. Г. Зенкович требовала все время, чтобы мы печатали или же передали ей это право. Отделение по разным причинам отказалось выступить издателем, из них главные: неудобство издавать письма Л. Н. Толстого, где проповедуются антиправославные идеи от имени Академии, нежелание графа Толстого и его жены соглашаться на такое издание, выраженное нам через Кони. М. А. Стахович получал согласие Толстого, согласившегося даже просмотреть все написанное; поэтому мы и разрешили А. Г. Зенкович продать толстовскому музею право на издание за полторы тысячи рублей (председатель музея Стахович). Пишу тебе на случай, если и до тебя дойдет разговор. Теперь вы будете в соседстве с Анной Гавриловной».

Пасха приходилась на десятое апреля, было тепло. Мы провели ее особенно хорошо перед долгой разлукой, которая и началась на Фоминой. Тетя уехала в Саратов, Оленька, забрав с собой двадцать пять портретов своего изделия, поехала прямо в Губаревку. Витя провожал Тетю до Борисова и заехал проститься к Мещериновым. Неизменно благожелательные и любезные Мещериновы жалели Витю. Заставили его переночевать у них и провожали на другой день до вокзала. Отъезд Вити в Луцк был назначен на двадцать третье апреля. Я же должна была, проводив его, уложить весь дом и все отправить в Луцк. Очистить нашу квартиру приходилось к первому мая. Ее взял у нас какой-то инженер, возместивший нам все расходы по ремонту, электричеству и пр.

В день отъезда Эрдели заехал проститься с нами и предложил Вите ехать с ним в его вагоне до Луница, чтобы избавиться от ночной пересадки в Барановичах. Вечером, в девять часов, отходил поезд. Провожать на вокзал приехало немного храбрецов: Урванцев, Щепотьев, Евстафьев, Вощинин, Сатиев, Чернявские и некоторые другие, но вся семья Эрдели провожала его на охоту. Таким образом, выходило, как будто именно все Эрдели выехали провожать и Витю, причем Вера Петровна настояла, чтобы я на другое утро у нее завтракала (первый раз за пять лет).

Если бы мы не уезжали от них навсегда, я бы и не поехала. Но худой мир, говорят, лучше доброй ссоры. Что руководило почтенной дамой, я не знаю, но завтрак был парадный, с вином и всякими пожеланиями. Через час после завтрака Вера Петровна отдавала мне визит у Снитко, куда я переехала еще накануне, т. к. дома началась сплошная укладка. За мадам Эрдели заехало ко мне еще несколько друзей и знакомых, в числе последних и председатель суда. Он прямо высказал мне свою радость, что мы покидаем эту тину, которой стал Минск. «Желавшие утопить Вашего мужа – негодяи!» – громко почти кричал он и рассказал мне много для нас интересного.

Через два дня, которые я продолжала проводить у Снитко в их новом прекрасном доме, Антося с Мишей и курьером Степаном уже двинули в Луцк два вагона, а сами выбыли на отдых в Щавры. Витя же пробыл два дня в Житомире, знакомясь со своим будущим начальством. Нашлись, конечно, и общие знакомые, как всегда.

Предводитель Демидов был товарищем Вити по корпусу. Архиерей хорошо знал Лелю, заседая с ним в государственном совете. Вообще, все высказывали Вите сочувствие, словом, встречен он был не как собака с чужого двора, как в Минске пять лет тому назад, был любезен и губернатор граф Кутайсов, который много говорил о проекте образовать Сарновский уезд с уездным городом Сарны. Трепов уже повез этот проект в Петербург, и есть основания надеяться, что он пройдет. Кутайсов по своей инициативе обещал назначить Витю в Сарны и предводителем, и председателем съезда. Тогда, тогда осуществятся мои самые смелые мечты: соединение службы Вити с возможностью жить, не расставаясь с ним, в имении. Других идеалов земного счастья я не хотела признавать. Витя – губернатором – бр., Витя сановником в столице – бр. Все это скучно и однобоко. Нет удовлетворения для души…

В Луцке тоже встретили Витю очень радушно. «Отношения сочувственные, но, – добавлял Витя, – беспокоюсь о сроке десятого мая, боюсь за Щавры, за банк, за оценщика центра. Как бы мне хотелось быть вместе с тобой, чтобы одновременно переносить все невзгоды и взгоды, а то пока дойдут известия друг от друга. Надо энергично торопиться с купчей».

То-то и есть, торопиться, а у нас и конь не валялся. Лесохранительный комитет разрешил рубить лишь одно пятилетие, что стоило не более тридцать тысяч, да и Дерюжинский решительно не давал разрешения на продажу леса до купчей. Поэтому сделка с Гейсиновичем разошлась. Хорошо еще, что он согласился ждать возвращения своего задатка. Таким образом, ожидаемые от него в конце апреля 8 тысяч нам улыбнулись, и к сроку десятого мая у нас, по крайней мере, не было даже и трех с половиной тысяч. Купчая с радомцами тоже разошлась. Они вернулись, но только растеряв половину товарищества, поэтому осилить центра не могли, они просили их присоединить к другим покупателям и разрешить им пожить в Щаврах, чтобы подыскать себе новых товарищей.