— Вовсе нет, — родственник явно удивился предположению, — наоборот, у него наконец появилась возможность вернуться домой.

Пьетро, прислушивавшийся к разговору, обрадовался:

— Мама! Бог услышал наши молитвы!

— Да, но есть одно небольшое препятствие, — осторожно начал Франческо. — Видите ли, ему можно вернуться хоть бы прямо сейчас, и он стремится на родину, только вот одна небольшая процедура смущает его. Я приехал к вам просить, чтобы вы написали ему письмо.

— А о какой процедуре идет речь? — вмешался в разговор Якопо.

— Ну… это можно назвать покаянным жестом. Ничего особенного, но он отказался наотрез. Вот, прочитаю вам его письмо: «Дошло до меня в связи с недавно вышедшим во Флоренции декретом о прощении изгнанников: я мог бы быть прощен и хоть сейчас вернуться на родину, если бы пожелал уплатить некоторую сумму денег и согласился подвергнуться позорной церемонии. По правде говоря, и то и другое смехотворно и недостаточно продумано; я хочу сказать, недостаточно продумано теми, кто сообщил мне об этом. Это ли награда за усердие и непрерывные усилия, приложенные мной к наукам? Да не испытает сердце человека, породнившегося с философией, столь противного разуму унижения!»

— Этот декрет о прощении сам по себе чудо, — пояснил Франческо, — он появился по настоянию императора Генриха, но другого такого случая не будет. Данте, видимо, не понимает этого, оттого артачится. Но, может быть, получив умоляющее письмо от жены и детей, мой брат смягчит свой гордый нрав?

— А что за церемония? — спросила Джемма.

Франческо досадливо хмыкнул:

— Да ничего особенного. Просто надо встать на колени и попросить прощения.

— Но он же ни в чем не виноват! — воскликнула мадонна Алигьери. — Нет! Я ни за что не стану уговаривать его на такое унижение.

— Упрямая женщина, — пробормотал брат.

— Мать права, — вступился Пьетро, — отец не должен этого делать. Пусть лучше мы никогда больше его не увидим, зато наш род не будет опозорен.

— Я тоже так думаю! — поддержал Якопо.

Антония, не отрываясь от гобелена, тихо произнесла:

— А наш папа и так никогда не встанет на колени.

Франческо не выдержал:

— Тебе-то откуда это известно, девочка? Ты же не можешь его помнить!

— Отчего же? — вмешалась Джемма. — Ей было четыре года, когда отца изгнали. К тому же она читала его стихи.

Брат Данте переводил удивленный взор с одного на другого.

— Я изумлен и возмущен до глубины души! — наконец сказал он. — Вы недостойные дети. Не пожелали даже попытаться вернуть на родину вашего отца! А о вашей матери я просто не знаю что сказать! Прощайте!

Сердито топая, он сбежал по лестнице.

На следующее утро Джемма с Антонией по обыкновению пошли в Санта-Репарату на утреннюю мессу. У самого входа в храм их догнал Франческо. Он выглядел крайне расстроенным.

— Вы всё знали, мадонна Джемма? — спросил он, глядя ей в глаза.

Та испуганно оглянулась на дочь:

— Знала? Что? Вы о чем?

— О Флоренции, — упавшим голосом произнес родственник, — оказывается, мы заключили союз с королем Робертом Неаполитанским, чтобы воевать против императора. Не видать Данте своей родины… да и меня никогда не изберут в Совет ста! О, как жестоко я обманулся!

* * *

«И весной и зимой ты сидишь в Милане, и ты думаешь так умертвить злую гидру, отрубив ей головы? <…> Чтобы уничтожить дерево, недостаточно обрубить одни только ветви, на месте которых будут появляться новые, более густые и прочные, до тех пор пока остаются здоровыми и нетронутыми питающие дерево корни. Как ты думаешь, о единственный владыка мира, чего ты добьешься, заставив мятежную Кремону склонить перед тобой голову? Может быть, вслед за этим не вздуется нарыв безрассудства в Брешии или в Павии? И хотя твоя победа сгладила его, новый нарыв появится тотчас в Верчелли, или в Бергамо, или в другом месте, пока не уничтожена коренная причина болезни и пока не вырван корень зла и не зачахли вместе со стволом колючие ветки».

Дописав письмо, Данте запечатал его и задумался. Еще пару лет назад он почел бы за великую удачу возможность показать свой трактат «О монархии» тому, кого считал единственным законным властителем. И вот ему довелось приблизиться к императорской семье. Он может написать самому Генриху VII, поскольку занимался перепиской между императрицей Маргаритой и графиней Баттифолле. Своего рода дипломатическая миссия, ибо графиня тесно связана с графами Гвиди, а они, традиционно не принадлежащие ни к гвельфам, ни к гибеллинам, могли стать тем малым камешком, который может склонить чашу весов. Но не стали. Гвельфские города как бунтовали против императора, так и бунтуют. Императрица умерла, не выдержав тягот походной жизни.

А Генрих по-прежнему так и не может выбрать своего стиля правления. То возвещает о Италии — лилии мира, то унижает ее жителей, заставляя их выходить к нему в одних рубахах и с веревками на шее, как это случилось в Кремоне. В итоге его уже начинают ненавидеть даже гибеллины — оплот императорской власти! И нет никакой возможности повлиять на него, хотя послания поэта он, скорее всего, читает…

* * *

— Ох, ну что ему опять от нас надо? — тяжело вздохнула Джемма, увидев в окно подъезжающего к дому Франческо Алигьери.

Брат мужа торопливо привязал коня у дома и взбежал по ступеням.

— Слава Христу! — начал он прямо с порога. — Мадонна Джемма, досточтимая моя невестка, позвольте пригласить вас к мессиру ди Губбио, с которым вы имеете честь быть знакомой.

— Это еще зачем?

— У него к вам важное предложение, касающееся судьбы нашего отечества. Более я не могу ничего сообщить.

Уже в третий раз Джемма шла во дворец Барджелло. Теперь уже не в роли авантюристки или жалкой просительницы. Ее пригласили официально. Вот только радости она не чувствовала, только сильную тревогу.

Ди Губбио сильно постарел за десять с лишним лет. Как, наверное, и мадонна Алигьери. Впрочем, ее внешность уж точно не имела для него никакого значения.

— Я не слишком-то верю, что от вас может быть какая-то польза, — сказал он, когда Франческо представил ему свою спутницу, — однако ваш родственник настаивает. И если вы попробуете помочь нам — мы отблагодарим.

— О какой помощи идет речь? — спросила Джемма.

— О сущем пустяке. Вам нужно только поставить свою подпись под письмом, которое мы отошлем вашему мужу.

— Император идет войной на Флоренцию, — торопливо начал объяснять Франческо, — а Данте…

Ди Губбио прервал его властным жестом и снова повернулся к жене изгнанника:

— Что скажете?

— Я должна знать содержание письма, — ответила Джемма.

Ди Губбио досадливо крякнул:

— Это не для женского ума.

— Но ведь оно же от моего лица. Значит, я его смогла продиктовать, — резонно заметила Джемма.

— Хорошо. Там будет про то, что