нищий, исходил все пределы, куда только проникает родная речь». Он ходил — увы! — не в поисках новых впечатлений, а банально в поисках работы. Ему не раз приходилось исполнять обязанности секретаря или библиотекаря. И каждый раз что-то не получалось или складывалось лишь на время, потому что заказчик умирал или просто переставал нуждаться в его услугах. А для обретения нового рабочего места (как и сегодня!) требовалось хорошее резюме, такое, в котором бы способности соискателя были представлены в наиболее выгодном свете. В те времена рейтинг значительно повышался от участия в ученых диспутах, и Данте искал таких возможностей. Ему помогала феноменальная память, о которой сохранились свидетельства. Однажды во время одного из диспутов в Сорбонне против нашего героя выступили 14 (!) оппонентов, и каждый из них имел свои теологические обоснования. Он четко запоминал все выступления и, пользуясь их же формулировками, приводил блестящие контраргументы. Подобный опыт сравнивают с сеансом одновременной игры в шахматы.

Такой интеллектуальный рейтинг теперь был нужен Данте уж точно не ради удовлетворения амбиций и не только ради выживания. Он знал, что как только его дети достигнут пятнадцати лет, может встать вопрос о их изгнании из Флоренции, если только… если они публично не отрекутся от своего отца. Хотя иногда и это не спасало. Достоверной информации о связи Данте с семьей в годы изгнания не существует, но он, по-видимому, верил, что сыновья и дочь останутся верны ему. Тем не менее для него было крайне важно найти им надежное пристанище, вторую родину. В этом ему очень бы помогло широко известное, уважаемое имя, которое Данте и пытался, среди прочего, заслужить в Париже.

В разное время поэт безуспешно надеялся на содействие различных покровителей, включая самого императора. Манифест, который обнародовал Генрих VII, полностью соответствовал мировоззрению Данте. Генриха хорошо принимали в Италии — почти во всех североитальянских городах. Но не во Флоренции. Это сильно огорчало нашего героя. 31 марта 1311 года он написал флорентийцам послание, в котором пытался пробудить в их умах понимание идеи всемирной монархии. Не дождавшись от соотечественников ответа, поэт обратился с посланием к Генриху VII с призывом похода на Флоренцию. В августе того же 1311 года флорентийское правительство объявило амнистию для многих изгнанников. По понятным причинам, имя Данте в списке прощенных отсутствовало.

Два последующих года наш герой, проживая то в Пизе, то в Казентино, заканчивал уже неоднократно упоминавшийся трактат «О монархии». В это время Генрих VII осаждает Флоренцию, но неудачно. А 24 августа 1313 года «идеальный» император скончался от малярии. Так же внезапно и по той же причине, как некогда Гвидо Кавальканти… Это перечеркнуло для Данте все надежды на возвращение.

А в мае 1315 года флорентийское правительство вновь объявило амнистию для изгнанников, включая, как ни странно, нашего героя. Но с одним обязательным условием: ему надлежало отказаться от своего трактата «О монархии». Он с данным предписанием не согласился, и его уже во второй раз заочно приговорили к смерти, только теперь вместе с сыновьями. Этот приговор был отменен только в 1966 году.

Да, флорентийские правители далекого XIII века не разглядели масштаба личности и дарования Данте и не смогли предугадать, что опозорят себя, обойдясь с великим поэтом подобным образом. Потом Флоренция долгие века будет спорить с Равенной о том, кто из них больше осиян славой Данте. Но ему давался шанс. Такой же, какой предоставлялся инквизиторами Джордано Бруно: требовалось изменить свои взгляды…

* * *

Конь уже еле плелся, хотя Данте недавно давал ему отдохнуть. Наверное, недостаточно. Ну что же делать, если хозяину не терпелось поскорее добраться до царства свободы, где нет ни гвельфов, ни гибеллинов, зато есть возможность исправить досадную оплошность в своей судьбе, закончив, наконец, свое образование? В последнее время, пресытившись бесконечными дрязгами между, казалось бы, мыслящими людьми, он стал относиться ко всему итальянскому со смесью скепсиса и горечи.

В конце пути погода испортилась: не прекращалась мерзкая холодная морось, к тому же сгустился туман. Алигьери сбился с дороги и подъезжал к Парижу не с юга, что было бы правильнее, а с северо-востока. Проголодавшись и промокнув, поэт попытался отвлечься, разглядывая архитектуру города, в котором ему теперь предстояло жить. Впереди как раз замаячил весьма необычный дворец кубической формы, а может, это был недостроенный собор. Он плыл в тумане — ажурный, с колоннами и многочисленными арками, будто бы лишенный стен. Данте начал присматриваться. Конь, воспользовавшись тем, что его перестали понукать, замедлил шаг и вовсе остановился.

— Что? Дивишься на наше чудо света? — сказал кто-то на латыни у него за спиной. Обернувшись, Алигьери увидел бродягу, бодро шлепающего по грязи.

— А чей это замок?

— Хе! Замок! — обрадовался тот. — Такие замки, наверное, только в аду и строят, а наш король вот не побоялся. Монфокон это, не слыхал?

— Нет. — Данте покачал головой. — А что это?

— Виселица такая особенная, чтобы сразу до полсотни людей на тот свет отправлять. Для нашего устрашения сделано. Чтобы мы не рыпались, когда нас в очередной раз налогами оберут. Вон видишь — еще с прошлого раза несколько недовольных болтается, пока вороны их не до конца растащили.

— Это построил король? — Алигьери не верил своим ушам.

— Король, король, — подтвердил бродяга. — А ты сам-то откуда? Я сразу понял, что не местный, оттого не стал говорить по-французски. Я сам-то из Швабии. Учился в Париже, да деньги кончились.

— Я из Италии, — ответил Данте и стегнул коня, не желая больше разговаривать. Настроение было испорчено. Будущее, с таким трудом выстроенное в мыслях, разрушилось, будто дом из песка.

Тем не менее Алигьери не собирался отступать от намеченной цели, потому, достигнув Парижа, он нашел веронского профессора, о котором ему рассказывал тамплиер, вселился в самое дешевое студенческое общежитие Юлиана Милостивого на левом берегу Сены и уже через неделю принял участие в учебном диспуте. За время изгнания он прочитал много философских трактатов и сам удивлялся легкости, с которой ему удавалось разбить в пух и прах положения своих оппонентов. Студенты притихли, внимательно, но с неприязнью оглядывая нового сокурсника.

— Я бы посоветовал вам поосторожнее проявлять свое дарование, — тихо сказал ему профессор по окончании диспута. — Сегодня здесь много слушателей из разных стран.

Данте не понял, что имел в виду наставник. Однако уже вечером ему пришлось признать справедливость совета. Выходя из университета, он столкнулся с группой студентов-германцев.

— О, вот идет наше светило, — сказал один из них на латыни. Алигьери посмотрел на компанию. Все почти вдвое моложе его, явно не обременные излишним миролюбием, некоторые к тому же изрядно пьяные. Чуть склонив голову, будто в полуприветствии, Данте попытался обойти их, но не тут-то было.