все флорентийцы страшно ненавидят императора, вы очень боитесь за исход сражения и советуете мужу даже не приближаться к Флоренции с императорскими войсками. Получив это письмо, ваш супруг наверняка передаст его Генриху, именно это нам и нужно.

— А как вы намерены отблагодарить меня?

Он сердито засопел, но сдержался:

— Ты, помнится, умела понимать без слов. Но я скажу, коль разучилась. Если у тебя получится, черные постараются простить грехи твоего мужа.

— Насколько меня учили, грехи прощает только Бог, — тихо, но твердо произнесла мадонна Алигьери, — а еще нельзя лжесвидетельствовать.

— Какое тут лжесвидетельство! — вмешался Франческо. — У нас действительно все настроены против императора.

— Проводите даму домой, — прервал его ди Губбио, — ничего не выйдет, да проку немного, если б даже и вышло.

С прямой спиной и непроницаемым взглядом Джемма быстро шла по переулку к дому Лаисы. Мадонне Алигьери срочно понадобились свежие сплетни, а верная подруга, несмотря на хромоту, продолжала ходить на Меркато-Веккьо и слушать разговоры торговок.

— Конечно, война, кариссима, — подтвердила Лаиса. — Они уже стоят вокруг Ареццо, но наших так просто не возьмешь.

— Каких «наших»? — вырвалось у Джеммы. — В императорских войсках тоже полно флорентийцев, мне сказали.

Лаиса возмутилась:

— Какие они флорентийцы? Это изгнанники, которых лишили рассудка! Они забыли свою родину, сражаются за какого-то иностранного императора!

— Что ты понимаешь под родиной? — воззрилась на нее Джемма. — Если тот бесконечный хаос, когда каждый день твой дом могут разрушить, а тебя выгнать, то зачем это нашему городу?

И тут Лаису понесло:

— Ты никогда не понимала, что творится вокруг, хоть и муж твой был политик. Надо же хоть немного думать. А ты говоришь такую чушь, как будто наслушалась этих гадких имперских глашатаев!

— Я не слышала никаких глашатаев, — сказала мадонна Алигьери, еле сдерживаясь, чтобы не послать подругу к черту, — скажи, не слышно ли, когда будет сражение?

— Я же не солдат, откуда мне знать о сражении, — пожала плечами Лаиса, — болтают, будто до битвы дело не дойдет.

Вскоре в городе стало плохо с едой. Торговок поубавилось, а те, кто приезжал, — жаловались на огромные продуктовые поборы для императорской армии, стоящей под Флоренцией. Ситуация все больше и больше начинала напоминать осаду.

Джемма решила перебрать свои гобелены, желая успокоиться.

— Отчего я всегда вышивала львов и драконов и ни разу не попробовала вышить лик Пресвятой Девы? — прошептала она, вдруг упав на колени. Ей захотелось отчаянно попросить Богородицу… но о чем? все желания казались неоднозначными, и она не осмелилась.

…В это время ее муж находился совсем недалеко, у берегов Арно с императорской армией. Он с ужасом наблюдал, как его родина предпочла хаос и бандитское правление сразу нескольких кланов порядку и законности под скипетром императора. Шла вялотекущая осада. Много селений вокруг Флоренции перешли на сторону императора, но город сопротивлялся, и было понятно: черные гвельфы будут стоять до конца, ибо не надеются на прощение. Ситуация могла разрешиться только завоеванием города и сменой власти. Данте хотел этого и не хотел. Власть императора и действие римского права — о такой родине он мечтал. Но призывать кровавый штурм на город, в котором остались его дети?

Он решил написать соотечественникам открытое письмо:

«…Вы не видите, глупцы, как неверны во мраке ночи шаги вашего больного сознания… что стоите чуть ли не на пороге темницы и все-таки отталкиваете того, кому случается пожалеть вас, чтобы он ненароком не избавил вас от тюрьмы и от тяжести наручников и колодок. И, будучи слепыми, вы не замечаете, что именно владеющая вами жадность обольщает вас ядовитыми речами, и помыкает вами при помощи безумных угроз, и насильно втягивает вас в грех, и мешает вам руководствоваться священными, основанными на природной справедливости законами, соблюдение которых, когда оно в радость и по доброй воле, не только не имеет ничего общего с рабством, но по здравому рассуждению является проявлением самой совершенной свободы…»

Ему казалось, что его вот-вот услышат. Но по непонятной причине императорские войска начали отходить в Пизу. «Почему туда?!» — хотелось крикнуть Данте. Пиза — гибеллинский город, разумеется, императора там встретят с ликованием, но разве за этим был нужен Великий итальянский поход?

Попозли слухи о планах императора воцариться в Риме. 7 мая 1312 года Генрих с гибеллинской свитой действительно въехал в Вечный город. Святой престол к этому времени уже находился в Авиньоне, Латеранская базилика сгорела, а Папскую область поделили между собой три кардинала. В самом Риме ситуация не сильно отличалась от Флоренции — сферы влияния делили между между собой могущественные кланы. Большую часть города контролировали Орсини, настроенные против Генриха, меньшую — род Колонна, поддерживающий императора. Также в Риме находились солдаты короля Неаполя Роберта Мудрого и уже подъезжали флорентийские лучники и пехотинцы, желающие отомстить Генриху за попытку взять их город.

Данте в Рим не поехал. Официально на службе у императора он не состоял, а пользу делу все равно приносили его тексты, а вовсе не оружие. Поэт остался дорабатывать трактат «О монархии» в Пизе, в доме товарища по несчастью — такого же флорентийского изгнанника — по фамилии Петрарка. В качестве благодарности за гостеприимство Алигьери занимался латынью с восьмилетним сыном Петрарки, Франческо, который писал стихи, удивительные для такого юного возраста.

Дом стоял на отшибе, окруженный большим садом. Глашатаев там не было слышно, новости доходили не сразу. Да и сама Пиза находилась слишком далеко от Рима. Поэтому Данте не мог следить за ситуацией, ему оставалось только заниматься своей работой, положившись на волю Божию. В конце лета он с радостью узнал о коронации Генриха VII в Риме 29 июня папским легатом.

— Господь услышал мои молитвы! — сказал он Петрарке-старшему. — Наконец-то законность восторжествует над хаосом и каждый займется своим делом — папа душами паствы, а император земной властью. Климент оказался вовсе не так уж плох.

Алигьери умолчал о своих стихах для тамплиеров, обрекших понтифика на адские муки. Воспоминание о них всегда неприятно сжимало сердце. Но в конце концов, что могут сделать какие-то рифмованные строчки, которых никто и не знал, кроме некоторых рыцарей Храма. А они уже умерли в тюрьмах от пыток или находятся в бегах.

Между тем жители Рима не выражали особой радости по поводу нового властителя. По слухам, во время коронационного пира гостей пытались обстрелять флорентийские лучники.

Данте продолжал совершенствовать свой трактат, надеясь преподнести его императору после усмирения мятежных итальянских городов. У поэта еще оставалась надежда на объединение итальянских земель под императорским скипетром. Ведь сам папа поддержал эту идею!

На Страстной неделе 1313 года Данте отправился в собор в честь Успения Пресвятой Девы Марии (Санта-Мария-Ассунта), что находится на соборной площади Пизы. Настоятель