Его взгляд возвращается к лицу существа, его глазам. Верхниевеки опущены, почти соприкасаются с нижними, зрачков по-прежнему не видно, вщёлках между веками только кровавые белки. Ритм дыхания не меняется, руки всётак же расслаблены, ладонями вверх, словно у человека, сдающегося на милостьпобедителя. Однако Скотт знает, что вошёл в опасную зону. И мешкать теперьнельзя. Существо может учуять его и проснуться в любую секунду. Такое случится,несмотря на лекарство, которое отец втёр в гамбургер, поэтому, если он можетэто сделать, если может переправить существо, которое украло его брата…

Скотт продолжает продвигаться вперёд на ногах, которыхпрактически не чувствует. Часть его разума абсолютно убеждена, что идёт оннавстречу смерти. Он даже не сможет бумк-нуть, не сможет, если существо вобразе Пола схватит его. Тем не менее он подходит к нему вплотную, где воняетсильнее всего, и кладёт руки на его обнажённые, липкие бока. Он думает (Пол,теперь иди со мной) и (бул Мальчишечья луна сладкая вода пруда) и на один миг,прерывающий дыхание, разбивающий сердце, это почти происходит. Появляетсязнакомое ощущение быстрого полёта; он слышит стрекотание насекомых и ощущаетдневной аромат деревьев на Холме нежного сердца. И тут пальцы существа сдлинными ногтями охватывают шею Скотта. Оно открывает рот, и рёв сметает звукии запахи Мальчишечьей луны, оставляя только зловонное дыхание. У Скотта такоеощущение, будто кто-то сбросил огромный валун на хрупкую координатную сеткуего… его чего? Не разум переносит его в другое место, не совсем разум… и нетвремени думать об этом, потому что существо схватило его, схватило. Всё, чегобоялся отец, случилось. Рот существа раскрылся до невероятных размеров, такоеможно увидеть только в кошмарном сне, в это просто невозможно поверить,оставаясь в здравом уме, нижняя челюсть существа, похоже, опустилась до(ключицы) ключицы, грязное лицо совершенно исказилось, и в нём уже ничего неосталось от Пола, то есть ничего человеческого. Дурная кровь явила своюобразину, сорвала маску. Скотт успевает подумать: «Оно собирается заглотить моюголову целиком, как леденец на палочке». В тот самый момент, когда ротраззявливается максимально, красные глаза вспыхивают в свете свисающих спотолка лампочек, и в них Скотт видит только одно: смерть. Существо откидываетголову назад, достаточно далеко, чтобы удариться затылком о столб, а потомголова надвигается на него.

Но Скотт совершенно забыл про отца. А его рука появляется изтемноты, хватает существо-Пола за волосы и каким-то образом оттягивает головуот Скотта. Потом появляется вторая рука отца, большой палец охватывает ложукарабина в той части, где она самая широкая, указательный лежит на спусковомкрючке. Дулом карабина он упирается в ложбинку под вскинутым подбородкомсущества.

— Папа, нет! — кричит Скотт.

Эндрю внимания не обращает, не может позволить себе обратитьвнимание. Хотя он захватил в кулак огромный пук волос существа, оно пытаетсявырываться, оставив волосы в руке отца. Теперь оно ревёт, и рёв этот звучит какодно слово.

Как слово «отец».

— Поздоровайся с адом, ты, дурнокровная мерзопакость, —говорит Эндрю Лэндон и нажимает на спусковой крючок. Выстрел карабина, 30—06 взамкнутом пространстве подвала оглушает; у Скотта ещё два часа будет звенеть вушах. Космы волос на затылке существа взлетают, словно поднятые порывом ветра,огромное количество алого выплёскивается на столб. Лежащие на полу вытянутыеноги существа дёргаются один раз, как в каком-то мультфильме, и замирают. Рукина шее Скотта на мгновение сжимаются сильнее, а потом падают, ладонями вверх, вгрязь. Рука отца обнимает Скотта, тянет вверх.

— Как ты, Скут? Можешь дышать?

— Я в порядке, папа. Стрелять было обязательно?

— У тебя нет мозгов?

Скотт обвисает на руке отца, не в силах поверить вслучившееся, хотя и знал, что такое возможно. Как же ему хочется лишитьсячувств. А ещё хочется (самую малость, однако) умереть самому.

Отец встряхивает его:

— Он собирался тебя убить, не так ли?

— Д-д-да.

— Ты на все сто знаешь, что собирался. Господи, Скотты, онвырывал волосы из головы, лишь бы добраться до тебя. Вцепиться в твоюсвятомамкину шею!

Скотт знает, что это правда, но он знает и кое-что ещё.

— Посмотри, папа… посмотри на него!

Ещё мгновение-другое он висит на руке отца, как тряпичнаякукла или марионетка с обрезанными нитями, потом Лэндон-старший медленноопускает его, и Скотт понимает: его отец видит то же самое, что и он. Простомальчика. Просто невинного мальчика, которого посадили на цепь в подвалесумасшедший отец и младший брат, потом морили голодом, пока он не превратилсячуть ли не в скелет с покрытой язвами кожей; мальчика, который так яростноборолся за свою свободу, что сдвинул с места и металлический столб-опору, истол с тяжеленным ручным печатным станком. Мальчика, который прожил пленником вподвале три кошмарные недели, пока ему наконец не разнесли дробью голову.

— Я его вижу, — говорит отец, и мрачнее его голоса тольколицо.

— Почему он не выглядел так раньше, папа? Почему…

— Потому что дурная кровь больше не действует на него, вотпочему, дубина. — И иронию ситуации понимает даже потрясённый до глубины душидесятилетний мальчишка, во всяком случае, такой умный, как Скотт; теперь, когдаПол лежит мёртвый, прикованный к столу и столбу, с вышибленными мозгами, отецедва ли не впервые говорит, как нормальный человек. — И если кто-нибудь увидитего в таком виде, меня отправят или в тюрьму штата в Уэйнесберге, или в этотдолбаный дурдом в Видвелле. Если, конечно, не линчуют до этого. Мы должныпохоронить его, хотя это будет нелегко, потому что промёрзшая земля твёрдая каккамень.

Скотт говорит:

— Я его заберу, папа.

— Как ты сможешь забрать его? Ты не мог забрать его, когдаон был жив!

Он не знает слов, чтобы объяснить, что теперь это будет несложнее, чем отправиться туда в своей одежде, что он всегда и делал.Наковальня, банковский сейф, концертный рояль… этого непомерного веса уже нет всуществе, которое приковано к столбу и столу; существо, прикованное к столбу истолу, весит теперь не больше, чем зелёная листовая обёртка, которую снимают скукурузного початка.

— Теперь я могу это сделать.

— Ты — маленький хвастун, — говорит отец, но прислоняеткарабин к столу, на котором стоит ручной печатный станок. Проводит рукой поволосам и вздыхает. И впервые выглядит для Скотта человеком, который может современем постареть. — Давай, Скотт, попытка — не пытка. Не повредит.

Но теперь, когда реальной опасности нет, Скотт медлит. —Отвернись, папа. — ЧТО, ТВОЮ МАТЬ, ты говоришь? В голосе отца слышалосьобещание трёпки, но впервые Скотт решается перечить отцу. Его не волнует то,что отец увидит его уход. Медлит он потому, что не хочет, чтобы отец видел, какон будет обнимать брата. Он знает, что заплачет. Слёзы уже грозят брызнуть изглаз, как дождь поздней весной в преддверии вечера, когда день выдаётся жаркий,свидетельствующий о том, что до лета осталось совсем ничего.