На мгновение Скотт закрывает глаза ладонями. На шеевздуваются жилы. Дыхание с шумом вырывается через рот. Лизи не думает, чтонужно спросить, а где он научился переживать своё горе молча; это она теперьзнает. Когда Скотт затихает, задаёт другой вопрос:

— А как ваш отец надел на него цепи в первый раз? Тыпомнишь?

— Я помню всё, Лизи, но это не означает, что я всё знаю. Разшесть он что-то клал в еду Пола, в этом я уверен. Думаю, это какой-тотранквилизатор для животных, но где и как он его доставал, я не имею нималейшего понятия. Пол съедал всё, что мы ему давали, за исключением зелёногогорошка, и обычно от еды у него прибавлялось сил. Он орал, лаял и метался,натягивая цепи до предела (думаю, стараясь их порвать), или подпрыгивал иколотил кулаками в потолок, разбивая их в кровь. Может, пытался пробить впотолке дыру. А может, у него это было за забаву. Иногда он садился в грязь ионанировал.

Но иногда он проявлял активность только десять илипятнадцать минут, а потом затихал. Это случалось, когда отец что-то подсыпалему в еду. Он садился на корточки, бормотал, потом валился на бок, клал рукимежду ног и засыпал. Когда это произошло в первый раз, отец надел на него двакожаных пояса, которые смастерил заранее. Только тот, который надел на шею,скорее следовало назвать удавкой. На поясах были большие металлические защёлки.Лёгкую цепь он пропустил через защёлку пояса на шее. Тракторную — через защёлкупояса на талии. Потом использовал сварочный аппарат, чтобы заварить защёлки.Такую он соорудил Полу привязь. Проснувшись и увидев, что с ним сделали, Полвышел из себя. Так рвался, что дом ходил ходуном. — В его голос вновь прокралсяносовой выговор сельских районов Пенсильвании, где жило много выходцев изГермании. — Мы стояли на верхней ступени лестницы, наблюдая за ним, и я молилотца снять ремень с шеи, прежде чем Пол сломает себе шею или удушит себя, ноотец сказал, что не удушит, и оказался прав. А после трёх недель он началдвигать стол и даже гнуть центральный столб, тот самый, что поддерживал полкухни, но не сломал себе шею и не удушил себя.

В другие разы отец усыплял Пола, чтобы посмотреть, смогу лия забрать его в Мальчишечью луну… я говорил тебе, что так мы с Полом егоназывали, другое место?

— Да, Скотт. — Лизи уже плакала. Позволяла слезам течь, нехотела, чтобы он видел, как она вытирает глаза, не хотела, чтобы он знал, чтоона жалеет мальчика из того фермерского дома.

— Отец хотел посмотреть, смогу ли я забрать его туда ивылечить, как бывало, когда отец резал его, или в тот раз, когда отец сунул емув глаз щипцы и чуть ли не наполовину вытащил его, и Пол плакаль и плакаль,потому что не мог видеть одним глазом, или когда отец наорал на меня за то, чтоя возился в луже: «Скут, маленький ты сучонок, дрянь паршивая!» — и толкнулменя так, что я, упав, сломал тазовую кость и не мог ходить. Только после тогокак я побывал там и получил бул… ты понимаешь… приз, моя тазовая кость сталакак новенькая. — Он кивает, прижимаясь к Лизи головой. — И отец, он это видит иговорит: «Скотт, ты один на миллион. Я тебя люблю, маленький ты паршивец». И яцелую его и говорю: «Папа, ты один на миллион. Я люблю тебя, большой паршивец».И он рассмеялся. — Скотт отстраняется от Лизи, и она видит даже в густомсумраке, что лицо его стало чуть ли не детским, а на нём отражается крайнееудивление. — Смеялся так, что едва не упал со стула. Я рассмешил своего отца!

У неё тысяча вопросов, но она не решается задать ни одного.Не уверена, что сможет задать хоть один.

Скотт подносит руку к лицу, потирает его, снова смотрит нанеё. Прежний Скотт.

— Господи, Лизи, — говорит он. — Я никогда об этом неговорил, никогда, ни с кем. Ты уже пришла в себя после моего рассказа?

— Да, Скотт.

— Тогда ты чертовски храбрая женщина. Уже начала спрашиватьсебя, а не чушь ли всё это? — Он даже улыбается. Улыбка неуверенная, ноискренняя и такая милая, что она считает нужным её поцеловать, сначала одинуголок, потом второй, чтобы не обижался.

— Пыталась, — отвечает она. — Но не получилось.

— Из-за того, как мы бумкнули из-под конфетного дерева?

— Ты это так называешь?

— Это Пол придумал такое название для быстрого путешествия.Очень быстрого — туда и сразу обратно. Он называл это бум. Как бул, только с«эм».

— Совершенно верно.

Полагаю, это будет зависеть от тебя, Скут.

Слова его отца. Засели в памяти и не хотят её покидать.

Полагаю, это будет зависеть от тебя.

Но ему только десять лет, и ответственность за спасениежизни и психики брата (а может, и его души) давит на него и лишает сна, а темвременем проходят Рождество, Новый год, и начинается морозный снежный январь.

Благодаря тебе ему много раз становилось лучше. Твоимистараниями многое у него улучшалось.

Это правда, но такого, как сейчас, не было никогда, и Скоттобнаруживает, что не может больше есть, если только отец не стоит над ним и незаставляет запихивать в рот кусок за куском. Низкий, глухой крик, исторгаемыйсуществом, которое находилось в подвале, раздирает его и без того чуткий сон,но, может, это и к лучшему, потому что, просыпаясь, он вырывается из мрачных,окрашенных красным кошмаров. Во многих из них он оказывается в Мальчишечьейлуне после наступления темноты, иногда на некоем кладбище около некоего пруда,среди множества каменных надгробий и деревянных крестов, слушая чей-токлокочущий смех, замечая, как прежде сладкий ветерок начинает пахнуть сыройземлёй, пробираясь сквозь заросли кустов. Ты можешь приходить в Мальчишечьюлуну после наступления темноты, но идея эта не из лучших, и если тыоказываешься там, когда по небу плывёт полная луна, лучше тебе вести себя тихо.Тихо, как святомамка. Но в своих кошмарах Скотт всегда забывает об этом и вовесь голос поёт «Джамбалайю».

Может, ты поможешь ему и теперь. Но когда Скотт пытается впервый раз, то чувствует — ничего, вероятно, не получится. Чувствует это, кактолько осторожно обнимает рукой храпящее, вонючее, обосранное существо,свернувшееся калачиком у подножия стального столба. С тем же успехом он можетвзвалить на спину концертный рояль и попытаться станцевать ча-ча-ча. Прежде они Пол с лёгкостью переходили в тот мир (который в действительности этот жесамый мир, только вывернутый наизнанку, как карман, так он позже скажет Лизи).Но храпящее существо в подвале — наковальня, банковский сейф… концертный рояль,привязанный к спине десятилетнего ребёнка.

Он возвращается к отцу в уверенности, что его отшлёпают, ине боится этого. Считает, что заслуживает пары крепких оплеух. А то ичего-нибудь похуже. Но отец, который сидит у лестницы с поленом в руке инаблюдает за происходящим, не отвешивает ему оплеуху и не бьёт кулаком. Делаетон другое: отбрасывает длинные грязные волосы Скотта с шеи и целует его снежностью, от которой по телу мальчика пробегает дрожь.