к земле ближе, а затем, когда частицы поднимались выше, и люди. Согласно этому поразительному миксу противоречивых концепций, получалось, что чума – микробное заболевание, передающееся миазматическим путем.

Такое представление об этиологии чумы очень сильно отразилось на стратегии здравоохранения. Распознав в поветрии, разыгравшемся в 1894 г., бубонную чуму, Санитарный совет Гонконга санкционировал самые суровые меры. Объявив, что порт зачумлен, Совет запросил чрезвычайные полномочия и ввел карантин для прибывающих судов и пассажиров. Розыск предполагаемых больных и их принудительная доставка в чумные лечебницы, оборудованные в отдаленном районе Кеннеди-Таун, были возложены на военных. Дома пациентов опечатывали и обеззараживали, одежду и личные вещи сжигали, тела умерших хоронили в чумных могильниках и засыпали известью. Эти экстренные меры шли вразрез с религиозными воззрениями населения, становились причиной бегства и жутких слухов, что, дескать, колониальное правительство, эти «черти заморские», распространяют чуму нарочно, чтобы избавиться от бедных, а части их тел использовать для медицинских опытов, и что, мол, «дикарям»-солдатам позволено уводить женщин для удовлетворения своей «похоти»{180}. Чтобы обеспечить соблюдение противочумных требований и предотвратить беспорядки, пришлось развернуть Шропширский полк пехотинцев и привести в гавань канонерскую лодку.

Столь суровые меры Санитарный совет считал неизбежными, но недостаточными. Они могли предотвратить ввоз и вывоз чумной палочки, сократить ее передачу внутри города и, снизив тем самым заболеваемость и смертность в целом, обеспечили бы, в частности, и безопасность местным европейцам. С другой стороны, предполагалось, что, получив доступ к почве и городским нечистотам, бактерии становились недосягаемы для традиционных средств борьбы с чумой. Частично обузданные, но не уничтоженные, Y. pestis выживали и при первой благоприятной возможности опять учиняли эпидемию.

Казалось, что решение проблемы, отвечавшее теории истинного рецидива, предлагала сама история. Великая чума в Лондоне (1665–1666) стала последним чумным поветрием, поразившим Британию. В начале третьей пандемии, опираясь на исторические свидетельства и новейшие открытия, специалисты в области здравоохранения предположили, что в Англии победа над чумой была результатом Великого лондонского пожара. В сентябре 1666 г., сразу после чумы, средневековый Лондон охватил огонь. Считалось, что очищающее пламя обеззаразило город и почву под ним, истребив Y. pestis вместе с чумой, и на этом эпидемии прекратились. Строго говоря, корреляция и причинность – явления совершенно разные, но, поскольку пожар и окончательное исчезновение чумы совпали во времени, удержаться от того, чтобы не связать эти два обстоятельства, было очень сложно.

Губернатор Робинсон, сведущий как в истории, так и в объяснявшей ее научной теории, предложил план, основанный на лондонском опыте XVII в. Согласно этому плану, который губернатор реализовал, перед тем как покинуть пост в 1898 г., трущобы близ Тайпинсань-стрит огородили и подожгли, чтобы вся грязь вместе с заразой, скопившейся в зданиях, сгорела, а земля под ними очистилась. Один из членов Санитарного совета, доктор Дж. Айрес, предлагал это решение еще в самом начале чумной вспышки: «Надо, насколько это возможно, сжечь дотла весь район»{181}. Газета The Globe в Торонто сообщала, что «правительство предало огню все здания в зачумленном районе и засыпало все подземные притоны. В целом, – резюмировало издание, – это мероприятие, организованное властями и населением, – одна из самых блистательных страниц в истории британской колониальной администрации»{182}.

Ситуация на рынке жилья способствовала принятию решения о поджоге, поскольку земля без построек стоила дороже, чем с ними. Так что новая Тайпинсань-стрит XX столетия должна была возникнуть на месте, которое губернатор Робинсон расчистил и очистил огнем. О том, что по этому поводу думали местные китайцы, красноречиво свидетельствует тот факт, что Робинсон – единственный губернатор колонии, в чью честь так и не назвали ни одной улицы. Газета The Times of India, вполне резонно объясняя причину таких настроений, вопрошала: «Что сталось с тысячами душ, оказавшихся без крова, когда эти громадные здания были вырваны из самого сердца трущоб? Ответ на этот вопрос – ужасающая теснота, которая теперь наблюдается в нетронутых кварталах. Арендная плата там поднялась на 50–75 %. В комнате, где раньше проживала одна семья, теперь ютятся две или три»{183}.

Получив подкрепление за счет исторического опыта Лондона и гонконгского примера, теория рецидива, и без того не экзотическая и отнюдь не локальная медицинская концепция, в начале третьей пандемии стала широко применяться и в других странах. Например, в китайском квартале Гонолулу в конце 1899 г. было устроено сразу несколько «санитарных» пожаров. Ветер разнес пламя, и в январе там начался Великий пожар 1900 года, охвативший 15 гектаров и уничтоживший по приблизительным оценкам 4000 домов. В 1903 году газета Chicago Daily Tribune вышла с заголовком «Британцы отказываются от борьбы с чумой» и объяснила:

Огонь – излюбленное средство очищения, которое безжалостная рука белого человека использовала на Востоке, особенно во время эпидемий холеры и чумы, – усугубляет ненависть азиатов… к иностранцам. Белые, убежденные в том, что распространению заразы способствует грязь в местах проживания местных жителей, без колебаний подносят к их домам факел. Хотя, как оказалось, от этого нет никакой пользы{184}.

Опустошение Бомбея

Главной жертвой современной пандемии стал Бомбей. Этот огромный многонациональный мегаполис был вторым по величине городом Британской империи, текстильным и административным центром, крупным морским портом с превосходно защищенной глубоководной гаванью. Когда в 1896 г. в городе с населением 800 000 человек разразилась чума, этот индийский порт пострадал сильнее всех городов мира. Бомбей – важнейший пример, на котором можно изучить условия, способствовавшие распространению чумы, политику борьбы с ней и отчаянное сопротивление городской бедноты тем жестким мерам, что пытались насаждать колониальные власти.

Первый случай заболевания, то есть нулевой пациент, в Бомбее так и не был найден, однако известно, что чумную палочку доставили в порт в 1896 г. корабельные крысы из Гонконга. Поэтому самые первые случаи чумы были выявлены в трущобах района Мандви, расположенного в непосредственной близости к порту. Главную роль в этом сыграла торговля зерном, поскольку в город доставлялись бесчисленные мешки пшеницы и риса. Комиссия по борьбе с чумой вскоре объяснила:

Все крупные зернохранилища Бомбея расположены в Мандви. ‹…› Это многочисленные амбары, которые всегда основательно заполнены… и открытыми стоят только в рабочее время. ‹…› В них есть все необходимое для благополучного существования крыс, так как зерно хранится не в металлических емкостях, а в джутовых мешках, которые уложены ярусами от пола до потолка. Обилие еды, множество мест для укрытия, просветы между мешками нижнего яруса, где удобно устраивать гнезда, защищенность от вторжения извне и то, что о приближении опасности крысы узнают заблаговременно, – все это способствует их размножению в невероятных масштабах{185}.

По официальным данным, эпидемия началась 23 сентября, когда индийский врач А. Г. Вегас диагностировал первый случай чумы и доложил о нем. Однако еще в начале июля люди заметили массовую гибель грызунов на складах в Мандви. В начале августа у жильцов квартир, расположенных над складами, стали появляться какие-то загадочные симптомы. Чуму в них не распознали и вкрадчиво называли странный недуг то железистой лихорадкой, то ремиттирующей и бубонной. Такие успокоительные формулировки были результатом мощного давления со стороны торговцев, фабрикантов и местных властей, надеявшихся избежать пугающих медицинских отчетов, из-за которых европейские порты отказались бы принимать суда из Бомбея, что было чревато серьезными финансовыми потерями. Поскольку чума была болезнью стигматизированной и воспринималась как порождение варварского Востока, муниципальные власти приложили все усилия, чтобы предотвратить появление в прессе грозных сообщений, которые последовали бы за таким диагнозом. В общем, первая здравоохранная стратегия, принятая в Бомбее в начале июля, держалась на эвфемизмах и дезинформации. Так продолжалось до конца сентября, пока лабораторные исследования и огромное количество заболевших не вынудили власти объявить чрезвычайную ситуацию. Чума вспыхнула на острове Бомбей, а недели замалчивания и бездействия позволили ей создать здесь первый очаг инфекции в Индии (рис. 16.1).

Рис. 16.1. В помещении бомбейской чумной больницы, 1896–1897 (снимок приписывается Clifton & Co).

Wellcome Collection, London. CC BY 4.0

С осени 1896 г. и вплоть до 1920-х гг. бубонная чума опустошала крупнейший город Индии по все той же, так характерной для третьей пандемии схеме – как в Гонконге. Каждый год с приходом декабрьской прохлады чума вспыхивала заново и в мае, с наступлением летней жары, исчезала. Периодичность этих циклов зависела от температуры