чума впервые прибыла в Гонконг из китайской провинции Юньнань, угроза распространения болезни по всему миру стала очевидна. И действительно, вспышки в таких отдаленных местах, как Гонолулу, Манила, Бомбей и Порту, были напрямую связаны с прибытием пароходов из Гонконга. Впервые чума атаковала колонию весной 1894 г. и продержалась там до сентября. Точное число жертв установить невозможно, так как Китай пытался скрыть от британских властей вспышку эпидемии, поэтому имеющаяся статистика сильно занижена. Однако, по официальным данным, в 1894 г. чума унесла жизни 3000 человек, при этом население острова составляло 200 000 человек, половина из которых бежала. British Medical Journal усомнился в точности официальных сведений и предположил, что количество жертв составило порядка 10 000 человек.

Жертвами чумы были почти исключительно одни китайские рабочие, проживавшие в перенаселенных трущобах вокруг Тайпинсань-стрит. Здесь, в «пятом санитарном округе», плотность населения достигала 960 человек менее чем на полгектара, в то время как в процветающем «третьем санитарном округе», где из 10 000 белых жителей почти никто не погиб, на такой же площади проживали всего 39 человек. Не считая гарнизонных солдат и моряков, европейцы обитали на склонах холма «Пик», где на высоте примерно 550 м над уровнем моря находится главная вершина острова. Белые проживали в бунгало, построенных для экономической и национальной элиты гонконгского общества. Пресса отмечала, что у обитателей холма «практически неуязвимый иммунитет»{176}.

Отличительной чертой третьей пандемии стало то, что болезнь укоренялась в районах, куда однажды попадала, и на протяжении десятилетий возвращалась туда из года в год под видом сезонной эпидемии. Наведавшись в Гонконг в 1894 г., чума обошла его в 1895-м, но вернулась в 1896 г. и с тех пор неизменно вспыхивала там каждые февраль-март до 1929 г., хотя всякий раз стабильно затихала к началу осени. По интенсивности эти ежегодные вспышки очень разнились. Иногда смертность была незначительной, но вот в 1912-м, 1914-м и 1922-м колония пережила трагедию, сопоставимую с тем, что творилось в 1894 г. В общей сложности было зарегистрировано около 24 000 случаев, из которых более 90 % окончились летальным исходом. То есть от чумы погибло 10 % населения острова, и каждый год эпицентром становился район Тайпинсань-стрит.

Одна из ежедневных газет возлагала ответственность за эпидемию на чернорабочих «кули», которые якобы «питали страсть к многоквартирным домам» и определенно получали удовольствие от того, что набиваются по сто человек «в помещение, рассчитанное на одну обычную европейскую семью. Требований к жилью у кули немного – была бы койка достаточно широкая, чтобы лежа покуривать опиум»{177}. Англоязычная пресса жаловалась, что в этих своих логовах упрямые китайцы не соблюдают «здравые рекомендации европейских врачей», а слушаются только своих местных лекарей, которые «сплошь шарлатаны» и лечат «бестолковыми отварами»{178}.

Микробная теория, миазмы и чума

Органы здравоохранения и европейских врачей, которые работали в колониальных условиях вместе с местными коллегами, часто недооценивали. Считалось, что они далеки от новейших достижений европейской науки и их медицинские представления о чуме устарели. Но на самом деле в 1890-е гг. медицина была самой космополитичной из всех профессий, и даже в отдаленных уголках Британской империи врачи внимательно следили за новостями науки и принимали участие в дискуссиях вокруг них. Если говорить, в частности, о бубонной чуме, то ее патоген, чумную палочку, открыли именно в Гонконге, а сами Йерсен и Китасато консультировали местные санитарные советы и подробно обсуждали с их представителями стратегию здравоохранения. Ключевые фигуры в колониальных органах здравоохранения, такие как доктора Джеймс Кэнтли и Дж. А. Лоусон, имели большой авторитет в международном медицинском сообществе, а губернатор Гонконга сэр Уильям Робинсон внимательно следил за медицинскими исследованиям бубонной чумы. Взгляды этих людей сложились на основании новейших научных представлений.

В 1894 г. микробная теория была господствующим медицинским учением и в Гонконге, и в самой метрополии, и по всей Британской империи. Открытие бактерии Y. pestis (которую изначально назвали Pasteurella pestis) было встречено бурным одобрением. Когда Йерсен и Китасато объявили, что чума – инфекционное заболевание, вызванное бактерией, они не свершили революции в понимании болезни, а подтвердили идеи, высказанные ранее Пастером и Кохом. Теперь чума встала в один ряд с такими эпидемическим болезням, как сибирская язва, туберкулез, холера и брюшной тиф, возбудители которых уже были идентифицированы.

Однако впоследствии оказалось, что чума не похожа на другие микробные заболевания. В отличие от них чума распространяется с помощью переносчиков, что значительно усложняет ее этиологию. То, что бактерию Y. pestis выделили и распознали как возбудителя чумы, стало важным шагом, но с точки зрения применения удручающе ограниченным. Пока в 1908–1909 гг. Комиссия по борьбе с чумой в Индии не выявила сложную роль крыс и блох в передаче инфекции, эпидемиология болезни оставалась загадкой. Когда третья пандемия поразила Гонконг и начала распространяться по миру, многие принципиально важные вопросы еще оставались без ответа. Как бактерия попадает в организм человека? Почему заболевших так много среди бедняков и жителей перенаселенных трущоб? Почему чума задерживается в определенных регионах и возобновляется из года в год? Что происходит с чумными бактериями на протяжении нескольких месяцев между окончанием одной вспышки и началом следующей? British Medical Journal задавался вопросом «в духе кредо, столь милого сердцу каждого, кто имеет дело с эпидемиями»: возможно ли «искоренить» эту болезнь?{179}

Большинство ученых-медиков придерживались мнения, что ключ к решению проблемы кроется в местности и обусловленных ею санитарных условиях. Согласно их теории, почва под пораженным болезнью городом функционировала как гигантская чашка Петри, кишащая чумными бактериями. В цивилизованных западных странах почва, по мнению врачей, была здоровой, поэтому там бактериям процветать не удавалось. В таких благоприятных санитарных условиях вспышка чумы могла бы спровоцировать несколько разрозненных случаев заражения, но затем была бы ликвидирована. Другое дело – страны слаборазвитые, где грязно и почва под городом представляет собой смесь земли, разлагающейся органики и нечистот. Там бактерии обитают в плодородной среде, которая обеспечивает им обильный рост.

Китасато и Йерсен в ходе поездки в Гонконг в 1894 г. подтвердили эту гипотезу. После того как в июне они независимо друг от друга открыли Y. pestis, санитарный совет попросил их проверить почву в районе Тайпинсань-стрит. Оба микробиолога, по-прежнему конкуренты, заявили, что обнаружили патоген в образцах почвы. Это мнимое открытие наводило на мысль об аналогии с сибирской язвой. Первым схожесть предположил Китасато, работавший в лаборатории Коха с 1885 по 1892 г. В то время он исследовал сибирскую язву, на основе которой свои открытия сделали Кох с Пастером, и публиковал научные статьи на эту тему.

Как известно, в 1881 г. в Пуйи-ле-Фор Пастер доказал, что бактерии сибирской язвы, разнесенные больными овцами, остаются на пастбище, как выяснилось впоследствии, в виде спор. Затем бактерии Bacillus anthracis могут заражать здоровых, но неиммунизированных овец даже через несколько лет. Оттолкнувшись от этой аналогии, Китасато предположил, что, однажды попав в хорошо удобренную почву под гонконгскими трущобами, чумные бактерии уже не нуждались в пополнении извне, чтобы год за годом провоцировать вспышки эпидемии. Считалось даже, что Y. pestis накрепко обосновалась в грязной микросреде многоквартирных домов Тайпинсань-стрит – проникла в почву, полы, сточные трубы, стены. И, притаившись там, ждала удобного момента, чтобы прорасти снова. И Китасато, и Йерсен рассчитывали отыскать споры чумной палочки, чтобы подтвердить аналогию с сибирской язвой, но напрасно. Тем не менее они предполагали, что чума в Гонконге имеет те же механизмы распространения, что и сибирская язва в Пуйи-ле-Фор. С наступлением благоприятных условий – подходящие температура и влажность, достаточное количество питательных веществ – чумная бактерия, живущая в городе, начинает размножаться и снова вызывает болезнь в здоровых, но изможденных телах. В первое десятилетие третьей пандемии эта доктрина получила название «теория истинного рецидива». Она объясняла загадочную способность чумы повторяться в одном и том же месте из года в год на протяжении многих лет.

Сторонники теории истинного рецидива считали, что передача чумы происходит тремя способами. Во-первых, опасность представляло хождение босиком по земле или грязному полу, потому что так бактерии получали возможность проникнуть в организм человека через ссадины на ступнях. Во-вторых, угрозу несла привычка спать на полу – лежа так низко, человек неизбежно вдыхал чумные бактерии. В-третьих, предполагалось, что бактерии могут витать в помещениях, поднимаясь в воздух вместе с пылью или испарениями сточных вод. Но сами по себе ни пыль, ни испарения вредными не считались. Они представляли смертельную опасность, потому что поднимали Y. pestis в воздух, где бактерию вдыхали сначала грызуны, так как их носы