По сравнению с повседневными советскими отношениями, особенно учитывая представления о маскулинности, подобное признание хиппи собственной уязвимости и их безусловное принятие чудаков и аутсайдеров было чем-то радикальным. Например, в письмах друзьям Солнце выглядит удивительно сентиментальным для советского молодого человека (и тем более для сына кадрового военного), говоря, как сильно он по ним скучает. Он умоляет их писать и признается, что чувствует себя одиноким. (Интересно, что эта открытая эмоциональность особенно заметна в его переписке с армейскими приятелями, создавая впечатление почти что гомоэротических отношений.) В целом советские хиппи часто признавались друг другу в любви. Они не стеснялись слез, особенно когда находились под влиянием наркотиков. Они признавались в том, что одиноки и что их никто не понимает. Демонстрировать сильные эмоции, положительные или отрицательные, считалось нормальным. Они часто гуляли большими компаниями, держась за руки, вдоль Нового Арбата или по Садовому кольцу. Они вместе спали на тесных кроватях или на матрасах — а иногда и без них — прямо на полу. В отличие от «нормального» советского общества, где твое полное имя, место жительства и твоя биография значили очень многое, среди хиппи был важен только сам человек. Люди знали настоящие имена лишь своих близких друзей, обычно называя друг друга по прозвищам и смутно представляя себе, откуда кто родом. В обществе, где царила настороженность по отношению к незнакомцам, где происхождение имело большое значение и где люди все еще боялись ночного стука в дверь, такие беспечность и незащищенность казались не от мира сего.

Ил. 49. Коммуна во всех ее формах была в центре хипповской жизни, Витрупе, 1978 год. Фото из архива Г. Зайцева (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Наиболее впечатляющее представление об этом «другом» мире было создано тогда, когда мир советских хиппи уже клонился к закату. В этот момент времени, когда они все еще находились в своей привычной среде — до того, как новая Россия навсегда изменила их окружающую обстановку, и после того, как события начала 1990‐х позволили запечатлеть их жизнь, — молодой кинорежиссер Артур Аристакисян снял свой аллегорический фильм «Место на земле» (я уже упоминала его выше). Центральной темой фильма была всеобщая любовь. В нем играли непрофессиональные актеры, большинство из которых обитали в так называемом Булгаковском сквоте, где сам Аристакисян жил в начале 1990‐х. Прекрасные одежды главных героев отходят на второй план на фоне почти безжалостного изображения их жизни, полной любви друг к другу и доброты по отношению к другим изгоям. Они варят в огромном котле отвратительного вида суп, который насытит всех жителей сквота, кормят своих младенцев разжеванным хлебом, ласкают их, а также занимаются любовью с дряхлыми бездомными, с которыми делят свое жилище. Игорь Дудинский, который принадлежал скорее к богеме, чем к хиппи, назвал фильм «квинтэссенцией советского мира хиппи»[664]. С этим, наверное, можно поспорить, и, конечно, хиппи 1970–1980‐х не заботились о представителях опустившихся слоев общества, так же как и не могли жить в сквотах до 1991 года. Но все же демонстративная забота и почти гротескная беззащитность хиппи перед жестокостью со стороны милиции и общества составляли важный аспект сплоченности их сообщества.

В воспоминаниях Гены Зайцева есть длинный отрывок, который очень тяжело читать: там описывается, как несколько милиционеров-садистов жестоко избивали его и его друзей и, прижимая их к земле, со смехом отрезали им ножом волосы. В итоге три юноши в ужасе бежали из Таллина (между прочим, известного своей толерантностью), объединенные общим страданием перед лицом внешней жестокости и связанные опытом, который надо было пережить, чтобы по-настоящему понять жизнь[665]. Так что логично, а вовсе не парадоксально, что в этих преследованиях тоже был свой кайф. Именно в противостоянии презираемой ими государственной системе это чувство принадлежности легче всего превращалось во вдохновляющий опыт общего кайфа. И советская система вызывала своими регулярными действиями такого рода кайф — когда она разгоняла летние лагеря хиппи, выкидывала их из милицейских машин прямо на дорогу, проводила произвольные аресты и снимала отпечатки пальцев (частое явление в больших и маленьких городах), принудительно проверяла их на венерические заболевания, срывала их концерты, кромсала их джинсы и отрезала им длинные волосы. Все эти эпизоды превращались в так называемые «телеги» — истории, которые циркулировали среди хиппи, и знания, пересказывание и передача которых укрепляли их связь друг с другом. Наряду с появлением чувства несправедливости и травмами происходило укрепление общей идентичности. Система просуществовала так долго прежде всего потому, что обладала, помимо всего прочего, одной важной функцией: она показывала людям, что они не одиноки. Это не только частично нейтрализовало эффект преследования, но также являлось определенным посланием, содержавшим положительный подтекст. Сестра Диверсанта описывала это с точки зрения стороннего наблюдателя: «Они чувствовали враждебность извне, а тут, внутри, у них [был] рай. Они только в этом сообществе могли существовать»[666]. В сообществе преследуемых (реальная степень индивидуальных преследований при этом была не важна) подвиг выживания укреплял чувство принадлежности. И этой принадлежности «потерянные» дети позднего социализма желали больше всего на свете. Как заключила Иванова, именно эта «любовь создавала семью, вот это отношение [друг к другу] давало человеческую любовь. И потом они стали это культивировать».

Ил. 50. Сцена из фильма «Место на земле» (режиссер А. Аристакисян, 2001)

Острое чувство принадлежности, которое подпитывало идентичность и существование хиппи, конечно, не могло существовать без «других». Хотя советское государство и советская система предоставляли широкое поле для проецирования любой «инаковости», определенный внутренний элитизм не был редкостью среди хиппи. В какой-то мере этот элитизм базировался на более широком чувстве превосходства части советской интеллигенции и истеблишмента. Молодые люди из образованных семей свысока смотрели на тех, кто нуждался в поддержке советской системы: студентов из рабочих семей, которые были резервуаром для пополнения кадров партийных и комсомольских функционеров[667]. Многим хиппи, особенно в Москве, нравилось отмечать, что они или их приятели не простого происхождения, а являются детьми номенклатурных работников или местной интеллигенции. Среди ленинградцев больше ценились интеллектуальные профессии. Почти все хиппи гордились своими образованными родителями. Эта гордость за свое образование и социальное положение, которую они, безусловно, разделяли