Он был мне благодарен или делал вид, что благодарен, и,безусловно, нуждался во мне. Но любил ли он меня? Не уверена, что он вообще былспособен на настоящую любовь в моем понимании этого слова. Слишком многодушевных сил уходило у него на борьбу со своим недугом и на любовь к музыке. Ноя готова была смириться со своим третьим местом в его жизни. Однако не ниже!Четвертое меня уже не устраивало, и потому, когда мне его предложили, якатегорически отказалась.

Дело было так: мы уже неделю жили в Вене. Он давал тамконцерты, а потом еще должен был провести мастер-класс, после чего мысобирались две недели отдохнуть в чудесной горной деревушке, где был крошечныйуютный отель с прекрасным старым «Бехштейном».

То есть перспективы были самые радужные. И вдруг менявызвали в Москву. Тяжело заболела моя мама. Я застала ее в больнице,задыхающуюся, с посиневшими губами, и она умерла у меня на руках пятидесятисеми лет от роду. Меня душило отчаяние и чувство вины. Мне казалось, если бы ябыла в Москве, с нею, может, я сумела бы ее выходить, хотя врачи сказали, чтосердце ее было безнадежно изношено и вообще непонятно, как она жила с такимсердцем.

Тетушка Лиза уже через несколько дней после похорон сталанастаивать, чтобы я вернулась к Роману.

– Пойми, – говорила она, – маму уже невернуть. А он там один. Он нездоровый человек, и к тому же артист, у него кучапоклонниц, и уж кто-нибудь из них непременно попытается занять твое место, темболее что ты-то ему не жена.

– Пусть попробуют, – грустно улыбалась я, –это удовольствие ниже среднего. Вытаскивать его из запоев, выслушивать егопьяные бредни…

– Деточка, они ведь этого скорее всего не знают, онивидят романтического красавца, изумительного музыканта, одинокого мужчину,наконец! Ты должна ехать, если ты его любишь.

Я любила. И поехала. Но тетушка как в воду глядела.

Уже на третий день я обнаружила, что одна из слушательницмастер-класса, обворожительная итальянка Лилиана смотрит на Романа как-то ужочень по-хозяйски, что ли. Мне это не понравилось. Я стала приглядываться ипоняла, что подозрения небеспочвенны. В мое отсутствие между ними явно что-топроизошло. Что именно, догадаться было нетрудно. Мне хотелось устроить скандал,оттаскать за волосы юную красотку, разбить что-нибудь, выкричаться, но… Я взяласебя в руки и решила посмотреть, что будет дальше. В конце концов небольшойзигзаг мало что значит, к тому же, Лиза права, я все-таки не жена Роману. И ясдержалась. Но в один прекрасный день эта юная нахалка заявилась ко мне вгостиницу и, смущенно опустив свои потрясающие глаза, проговорила:

– Синьора, я должна вам сказать, что мы с Романом любимдруг друга.

Я промолчала, выжидательно глядя на нее. Она немногосмешалась, очевидно ожидая от меня бурной реакции, но на удивление быстросправилась с собою и продолжила:

– Мы любим друг друга и хотим быть вместе.

Тут уж я не выдержала и спросила:

– А Роман знает, что вы пришли ко мне с этимразговором?

– Нет, но…

– Значит, вы действуете на свой страх и риск?

– Не совсем… Он хотел сам поговорить с вами… Но… Простоон щадит вас, вы потеряли мать… у вас горе… и он не решается…

– А вы, значит, решились? Прелестно!

– Я люблю его и не могу больше ждать. К тому же вы ведьуже не любите его.

– Это он вам сказал?

– Да. И я решила взять это на себя… Он великиймузыкант, и я счастлива избавить его от любой трудности.

– Сколько вам лет?

– Двадцать. А какое это имеет значение? –насторожилась она, – Может, и никакого, просто только в ранней молодостиможно так легко распоряжаться чувствами и судьбами других людей в угоду собственнойприхоти.

Произнеся это, я вдруг ощутила себя такой старой инесчастной, что чуть не взвыла. Мне хотелось рассказать этой влюбленнойкрасавице, что ждет ее рядом с Романом, но я сочла это ниже своего достоинства.

– Но что вы от меня хотите?

– Разве вы не понимаете? – с мольбой в голосеспросила она. Видно, этот разговор и ей нелегко давался.

– Понимаю, вполне понимаю, – усмехнулась я. –Надеюсь, вы не ждете от меня немедленного ответа?

– Нет, что вы… Я просто хотела, чтобы вы знали…

И она выскочила из комнаты.

Когда Роман вернулся, я неимоверным усилием воли сдержаласебя, ни словом не обмолвилась о визите Лилианы, и мы пошли обедать в маленькийресторанчик неподалеку от гостиницы. Он был оживлен, даже весел, и,по-видимому, не замечал чудовищного напряжения, в котором я находилась, или жеприписывал его пережитому мною горю. В его глазах все время сиял какой-тосчастливый огонек. Вот этого я уже не могла вынести.

И все-таки промолчала. Но для себя все решила. В моемотношении к нему кроме любви присутствовала еще и некая обреченность – что сним будет, кто станет выхаживать его, ведь он глубоко больной человек, и такдалее, и так далее. Я понимала, что ничего романтического между нами уже неосталось после всего, что мы пережили вместе. А он, видимо, отчаянно нуждаетсяв романтической любви, которой я не могу ему дать при всем желании. Что ж,может, и для меня это будет спасением?

И на другой день, когда он ушел в консерваторию, ябыстренько сложила свои вещи, погрузила их в такси и, не оставив даже записки,так как боялась, что залью ее слезами, переехала в другую гостиницу, гдепроревела всю ночь, а утром улетела в Москву.

Так закончилась моя самая большая любовь. Тетушка Лизанещадно меня ругала, говорила, что я еще горько пожалею о своей глупости, аИнга, наоборот, сказала, что это самый здравый поступок за всю мою жизнь, чтожертвенность вообще не мой жанр, что я должна по гроб жизни быть благодарнаЛилиане, одним словом, всячески поддерживала меня.

– И не слушай ты свою тетку, она сама по уши влюблена вРомана!

– С чего ты взяла? – удивилась я. Мне такое раньшев голову не приходило.

– Я же не слепая и не дура! – отрезала Инга.

И все-таки по возвращении в Москву я впала в депрессию, всеждала, что он хотя бы позвонит мне, поблагодарит за все, что я для негосделала, но напрасно.

Он не мог заставить себя так поступить, хотя навернякатерзался раскаянием. А может, и не терзался, а просто блаженствовал со своейюной красоткой. Ну и на здоровье.

…И вот завтра мне уже сорок. Я всем объявила, что юбилея небудет. Но для себя решила: последние десять лет относительной молодости я будужить иначе. И первое, что я сделаю завтра с утра, – отрежу волосы.

В сорок лет ходить с такой гривой уже не подобает! И я этоосуществила. Проснувшись очень рано, я села за работу, а в десять отправилась врасположенный неподалеку новый парикмахерский салон, где было не слишком многопосетителей и не слишком высокие цены.