Мама и тетушка тоже не были в восторге от нового жениха,хотя теоретически он должен был им понравиться. Из хорошей семьи,интеллигентный, начитанный, веселый… Я недоумевала, чем он их не устраивает. Нокогда через полгода его послали работать по контракту в Западную Германию, мнемногое стало ясно. Но, разумеется, не сразу. Поначалу я была на седьмом небе –еще бы, в те годы это было огромной удачей – поехать на несколько лет заграницу, а в моем случае особенно: мне предоставлялась идеальная возможностьпопрактиковаться в живом немецком. Поселились мы в крохотном городке Рейнбах,неподалеку от Бонна. И вот тут началось! Уже через месяц я поняла, чтоабсолютно не знала собственного мужа. Оказалось, что он не то чтобы жаден, ночудовищно расчетлив. Я должна была экономить каждый пфенниг, что было мнеглубоко чуждо.

– Пойми, – говорил он мне, – у нас в жизниможет уже не быть такой возможности заработать приличные деньги, а нам ещестолько нужно…

Я все терпела, единственное, что позволяла себе – иногдапосидеть в кафе, да и то не в Рейнбахе, а в Бонне, куда время от временимоталась на распродажу в одном из универсальных магазинов. Я не съездила за годникуда, кроме Кельна. И однажды я взмолилась:

– Саша, давай на выходные съездим хотя бы в Мюнхен, ятак давно мечтаю туда попасть, или, еще лучше, в Любек!

Он посмотрел на меня как на полоумную, укоризненно покачалголовой и спросил:

– А ты представляешь себе, сколько это будет стоить?

– Сашенька, ну пожалуйста, я очень тебя прошу!

– Машка, кончай бодягу! – ответил мне доктор наук,рафинированный интеллигент.

Я заткнулась, но затаила зло. И когда неделю спустя вбоннском уличном кафе под цветущими розовыми каштанами ко мне приклеилсяРайнер, симпатичный веселый немец, который давно не сводил с меня глаз, я нестала кочевряжиться, а с удовольствием приняла приглашение поужинать ипотанцевать нынче вечером. Поскольку Козлитин обычно возвращался довольнопоздно, я могла спокойно уйти из дому, что я и сделала, наведя немыслимую красотуи оставив мужу записку следующего содержания: «Умираю с тоски. Решиларазвлечься сама. Материального урона ты не понесешь. Целую. Маша».

Райнер ждал меня на станции с машиной. Мы весело болтали всюдорогу, потом ужинали в уютном маленьком ресторане. Он ухаживал за мной по всемправилам, а я все время думала, интересно, как Козлитин отнесется к фразе оматериальном уроне? Мне казалось, что я невероятно остроумна. Райнер в этотвечер ничего себе не позволил, был галантен и безупречен. Зато мой супруг встретилменя увесистой затрещиной и потоком самой отборной ругани, произносимой,впрочем, почти шепотом – чтобы соседи не услышали. От этого все казалоськаким-то ненастоящим, глупой и некрасивой игрой. Однако утром я обнаружила, чтощека здорово вспухла, и этого я уже не смогла перенести. Я позвонила маме ипопросила прислать мне срочную телеграмму с просьбой приехать в Москву.Телеграмма пришла. Козлитин не стал возражать против моего отъезда.

Так, закончился мой второй брак. И я приняла непоколебимоерешение больше не выходить замуж. Очевидно, я не создана для семейной жизни,тем более выяснилось, что у меня не может быть детей. А раз так, то зачем?Можно прекрасно жить и не связывая себя брачными узами.

Но прошло несколько лет, – и я познакомилась с человеком,который показался мне надеждой и опорой.

Правда, меня немного смутила его фамилия – Козлов, ножелание к кому-то прислониться – в стране уже «бушевали ветры перестройки» –оказалось сильнее, и я вышла замуж. И снова ошиблась. Козлов был человеком жестким,умел зарабатывать деньги, по мере возможности стараясь избегать криминала. Иеще увлекался политикой, входил в Межрегиональную группу, а на меня почтиперестал обращать внимание. Вся его любовь ограничивалась деньгами. Теперь яиногда думаю, что это было не так уж плохо, но тогда я ужасно огорчалась.

Посудите сами, каково молодой влюбленной женщине смириться стем, что супруг в постели обсуждает с нею политическую ситуацию в стране, незамечая восхитительной ночной рубашки или полного отсутствия таковой?

Я обижалась, злилась, потом пыталась проявить понимание,вникнуть в его дела, но ничего не помогало. Наша близость случалась не чащераза в месяц, да и то наспех, невнятно, и не приносила никакого удовлетворения,даже морального. Я не выдержала, высказала ему все, что думаю, и ушла. Онстрашно расстроился, пытался меня вернуть, а потом вдруг выяснилось, что емувсе-таки не удалось избежать криминала, его прижали, и он был вынужден срочносмотаться за границу. Слава богу, мы до этого успели развестись.

Я погоревала, но недолго; надо было думать о куске хлеба, апереводы, которыми я раньше неплохо зарабатывала, стали приносить все меньше именьше, хотя работала я все больше и больше. Пришлось еще давать урокинемецкого, но как ни трудно мне было, думать о новом замужестве не хотелось.Конечно, случались какие-то романы, вполне мимолетные. В то время всем было недо любви, и мужчинам и женщинам… Когда меня спрашивали, почему такая красиваяженщина живет одна, я отвечала: «С меня хватит, я трижды была замужем, и всемои мужья были козлы».

А потом вдруг я влюбилась, до сумасшествия, до отчаяния. Онбыл известным, даже знаменитым пианистом, невероятной романтической красоты,умным, ироничным, – словом, я видела в нем одни только достоинства. Ещебы: высокий, стройный, с густой гривой седых волос, жгучими черными глазами,великолепный музыкант, интеллектуал, умница. Женщины из-за него сходили с ума.Но… он был алкоголиком. Настоящим, запойным. Когда мы встретились, он не пилуже полтора года, был в прекрасной форме. И очень много гастролировал, из-зачего мы виделись нечасто, но тем упоительнее были эти встречи. А потом онсорвался, запил… И куда что девалось? Он превратился в обычного подзаборника. Яискала и находила его в каких-то жутких компаниях, пыталась лечить, норезультатом было лишь то, что он начал пить один, дома, и это было страшнеевсего. Мое сердце разрывалось от жалости, и вместе со мной страдала тетушкаЛиза, которой я только и могла излить душу, ибо мама и подруги все как однауговаривали меня бросить Романа и твердили, что его запои не должны быть дляменя неожиданностью, что о них давным-давно знает вся Москва, и вообще, у негоесть законная жена, она не дает ему развода, вот пусть с ним и возится. Но ябыла не в состоянии так легко отказаться от своей великой любви. Мне чудилось,что только я смогу его спасти, что я отчасти виновата в его срыве – словом,воображала себя новой декабристкой и готова была на любые подвиги. И я ихсовершала. Я отыскивала каких-то лекарей-знахарей, петом знаменитых профессоров.Некоторым из них удавалось приводить его в чувство на неделю или даже месяц, апотом все начиналось сначала.

Но вдруг ему стало лучше, начался долгий просвет, он вновьцелыми днями сидел за роялем, словно черпая в нем новые силы, а я по мере возможностиулаживала его дела, здорово пошатнувшиеся из-за долгого пьянства – короче,трудилась, что называется, в поте лица и даже, встав на уши, поехала с ним нагастроли по странам Бенилюкса и Германии. Не могу передать, какой гордой исчастливой я себя чувствовала, сидя в зрительном зале, когда публика награждалаего овациями. Он опять играл изумительно, особенно Шопена, Листа, Дебюсси. Яснова ощущала острую влюбленность в этого ослепительного мужчину и музыканта,напрочь забывая о том, каким он бывал во время запоев.