Джаспер ответил не сразу. В ней тут же включилась тревожная кнопка паники. Что, если он больше не хочет иметь с ней ничего общего?

– Извини, Джаспер, – сказала Лина. – Я правда хочу увидеть тебя снова. Я не хочу, чтобы это был конец наших отношений.

Последовала пауза безудержной надежды, и Лина позволила своему разуму и сердцу успокоиться лишь на миг, чтобы дождаться ответа Джаспера.

– Я тоже не хочу, – сказал он.

Лина остановилась, и что-то в ней затихло. Утренняя суматоха, беспокойство из-за ухода с работы – все это бесшумно исчезло.

– Мы можем где-нибудь встретиться? – спросила она.

Джаспер колебался.

– Я с радостью, Лина, но не уверен, что у меня есть время.

Он ехал на центральный вокзал, чтобы отправиться на пару дней к матери, чтобы поговорить о Джозефине Белл и своем отце.

– Нам есть что обдумать, – сказал Джаспер.

– А у меня для вас есть кое-какие документы, – ответила Лина, довольная тем, что наконец-то сможет ему помочь. – Из дела о возмещении ущерба. Вам с мамой они понадобятся – на их основании вы сможете претендовать на работы Белл. – Она чувствовала сильную потребность закончить то, что начала всего несколько часов назад в кабинете Дэна; это было похоже на зуд, почти на боль.

– Лина, почему я не могу тебе отказать? – Джаспер рассмеялся. Они договорились встретиться у вокзальных часов через двадцать минут, в десять, если Лина найдет такси и не будет пробок. На дорожке ее обходили студенты, сгибающиеся под тяжестью рюкзаков, но Лина не двигалась. Она стояла и вдыхала запах весны. Здесь, среди пышных газонов кампуса, качество воздуха казалось совершенно иным, лучше, чем на тротуарах, в метро или корпоративных юридических фирмах. Ее внимание было захвачено этим зеленым пространством, и она с благоговейным трепетом наблюдала, как молодой человек с искусной грацией и точностью взмыл в воздух и поймал желтую летающую тарелку.

Лина приехала на вокзал первой и уселась на пол рядом с высокими четырехгранными часами, прислонившись спиной к стене киоска. Каменный пол был холодным, и Лина плотнее закуталась в кардиган. Центральный вокзал всегда казался ей абсолютным центром вселенной, а сводчатый потолок, выкрашенный в неземной синий цвет, с планетами и звездами на аккуратных орбитах, размечающих небо, казалось, подтверждал ее теорию и вообще веру в то, что именно здесь в пляске судьбы, фортуны и науки пересекаются все пути, именно здесь формируются новые звезды. Здесь, если хватит терпения, можно повстречаться со всеми – конечно, не с каждым человеком на планете, но со всеми, кто для вас важен или может стать важным, вы или встретитесь взглядами, или пройдете мимо друг друга, так и не узнав, что случай свел вас так близко. Лине нравилось это ощущение возможности. Здесь открываешь для себя человечество – так много лиц, приходящих и уходящих, совершенно отдельных, самодостаточных, но все они зависят от высших сил – расписания и погоды; случайные взгляды, прикосновения, спотыкания, потери и находки. Может быть, в этом зале сейчас находится мужчина, за которого она выйдет замуж. Или ее новая соседка по комнате. Или тот, кто купил у Оскара портрет «Хватит» и теперь каждый день смотрит на изображение ее матери. Или жена и дети Дэна, спешащие на выходные домой. Или отец с Натали. Или даже сама Грейс, продолжающая путешествие, начавшееся задолго до рождения Лины и не имевшее к ней никакого отношения. Может быть, по спине Грейс пробежала дрожь, и она оглянулась, точно так же, как вон та темноволосая женщина в нескольких шагах от Лины – лицо женщины было бледным и пустым, руки скрещены на груди, тело застыло в позе ожидания.

Лина увидела Джаспера раньше, чем он ее. Он двигался вниз от Сорок второй улицы мимо выставочного зала, потом вошел в холл. Свет падал на него сзади, и Лина видела лишь силуэт, но сразу узнала эти квадратные плечи, длинные ноги, гладкую голову. Джаспер был одет, как тогда в библиотеке, в руке – спортивная сумка. Лина прищурилась от яркого света и помахала рукой. Джаспер помахал ей в ответ и, прежде чем Лина успела встать, уже подошел к киоску, поставил сумку на землю и сел рядом на холодный камень.

– Привет, – сказала Лина.

– Привет.

– Хочу отдать тебе документы. Вам они могут понадобиться, если попытаетесь отстоять свои права на картины. – Она протянула папку Джасперу – библиотекарю-рок-звезде, черно-белому мужчине, почти незнакомому, но не чужому.

– Я пока не знаю, что нам делать. Поговорю об этом с мамой. Но все равно спасибо. – Он сунул папку в сумку. – Значит, ты больше не адвокат. – Он повернулся и посмотрел на Лину. – И о чем теперь думаешь?

Вопрос можно было понять по-разному и ответить на него – тоже по-разному. В данный момент Лина думала о Джозефине Белл и Джаспере и о том, как невероятно, что одна привела ее к другому. Как невероятно и чудесно, что Джаспер вообще здесь, сидит рядом с ней на холодном камне. Лина посмотрела на него, на изогнутую дугой левую бровь, на его глаза, сверкающие золотом, как ободок часов над их головами. Он ждал ответа. «И о чем теперь думаешь?»

– Точно не знаю, – ответила Лина. – Может быть, займусь иммиграционным правом. А может быть, пойду работать к мистеру Дрессеру или вообще оставлю юриспруденцию. Мне нужно немного подумать. – Всего несколько недель назад мысль о том, что у нее нет плана, что ее будущая карьера не подчинена никакому графику, была бы невозможна. Но что-то в Лине освободилось, все ее ожидания и желания изменились. Она не хотела, чтобы шестиминутные отрезки и капризы клиентов диктовали ей, как проводить часы бодрствования; она не хотела, чтобы ее жизнью управлял рассудок.

Лина смотрела на небо-потолок и думала о матери, о женщине, которая напевала бессловесную мелодию, от которой пахло перцем и сахаром, о женщине с картин Оскара, о женщине, которую любил Портер, о женщине, которая писала эти портреты, которая придумала генеалогическое древо, о женщине, которая не могла оставить дочь, но не могла и остаться.

И тут Лина вспомнила о клочке бумаги с номером, который последние три дня лежал на дне карман.

– Отец дал мне кое-что, – сказала она. – Номер телефона, по которому можно позвонить. – Она порылась в кармане и разгладила бумажку ладонью.

– Чей?

– Мамин. Я не видела ее и не говорила с ней уже двадцать лет. С тех пор, как мне исполнилось четыре года. Я думала, что она умерла. Но это не так.

Вестибюль наполнился людьми из прибывших поездов, и Лина вдруг почувствовала, что ее и Джаспера окружают шаркающие ноги и шишковатые колени пассажиров. Она услышала обрывки разговоров и уловила запах цветочных духов от женщины с розовым чемоданом, бесшумно скользившим за ней на роликах.

Джаспер выпрямился и повернулся к Лине.

– Двадцать лет. Это много, – сказал он. И замолчал. Лина чувствовала огромную благодарность за то, что не нужно ничего объяснять, не нужно отвечать ни на какие вопросы. Да, это было счастье. И океан печали и любви – она и ее отец, за едой, в молчании, в игре, смех Оскара, его испачканные краской пальцы, тонкая прямая складка, появлявшаяся у него между бровей, когда он был сосредоточен, складка, которая, как замечала Лина, с каждым годом становилась все глубже, замысловатые праздничные шляпы и аккуратные списки продуктов, она сама, маленькая, позирующая для портрета с лягушкой, – Лина вдруг живо вспомнила лягушку, пахнущую мхом, с мерцающими глазами, и ее шкурка была вовсе не скользкой, а влажной и чистой в маленьких детских ладонях.