– Это всего лишь дружеский ужин со старыми друзьями. У меня масса времени. Продолжайте, мне очень интересно!

Нэнси вспоминала, нахмурившись.

– Что забавно, – продолжила она, – я так и не поняла, почему Бет меня ненавидела. Ее как будто терзала жгучая ревность. У нее все получалось, она завоевывала призы, играла в школьных представлениях главные роли, ей доставались лучшие подарки и любые мальчики. Но как-то так получалось, что каждый шаг к успеху портил ее еще больше. Мне, доктор Баллард, порой кажется, что успеха добиваются только бессердечные люди, что успех – это награда за жестокость… не важно к кому.

Доктор Баллард свел брови и неопределенно кивнул.

– Из всего, что я прочитала, разобраться помог только психоанализ, – продолжила она. – Идея, что в каждом из нас присутствуют любовь и ненависть и что наша задача – уравновесить их, поступать так, чтобы давать выход им обеим, но следить, чтобы ненависть всегда оставалась под контролем любви.

Может быть, когда два человека очень близки, это работает по-другому. Может быть, вся нежность и любовь постепенно скапливаются в одном человеке, а вся жесткость и ненависть – в другом. И тогда тон задает ненависть, поскольку это эмоция насилия, власти и действия – энергичная эмоция, не сентиментальная, в отличие от любви. И она никуда не исчезает, лишь растет, пока не окрепнет настолько, что ей не уняться вовек, даже после смерти.

Вот и эта ненависть не исчезала, доктор Баллард, и только крепла. – Нэнси бросила на врача острый взгляд. – Да, знаю, в том, что я вам сейчас рассказывала, нет ничего необычного, такое у детей происходит часто. Взрослые говорят «маленькие дикари», искренне веря, что с возрастом все пройдет. Веря, что выкручивание рук и щипки – это мелочи, которые сами собой прекратятся, когда дети начнут взрослеть… Что я могу сказать, доктор Баллард? – горько улыбнулась Нэнси. – Не прекращаются. Знаете, людям трудно представить жестокой девушку-подростка, может быть, потому, что реклама так превозносит юных девушек. А я могла бы на эту тему написать целую книгу. Правда, многое из того, что испытала я, называется психологической жестокостью. Я была застенчива, и Бет находила сотню способов поставить меня в неловкое положение. А если мной начинал интересоваться мальчик, сестра всегда его у меня уводила.

– С трудом верю, что ей это удавалось, – проговорил доктор Баллард.

– Вы имеете в виду, что у меня хорошая внешность? Но эта внешность довольно специфическая, и в том возрасте она не слишком ценилась. Правда, дважды действительно попадались парни, которые не откликнулись на ее призывы. И оба раза сестра сыграла шутку, которую могла придумать только она, потому что мы были похожи как две капли воды. Она притворилась мной – она всегда ловко копировала мою манеру поведения и голос, даже реакции, один в один, а я ей подражать не умела – и она… вела себя так, что парень меня бросал.

– Как именно?

Нэнси опустила глаза:

– Ну, скажем, грубо его оскорбляла, притворяясь мною. Или хвасталась чем-то непристойным, выставляя все так, будто хвастаюсь я. Знали бы вы, как потом эти парни меня презирали!

Но, как я уже говорила, одной психологической жестокостью и бесстыдными розыгрышами дело не ограничивалось. Бывали дни, когда я чем-то вызывала ее недовольство и отправлялась спать первой. Она входила в спальню, я притворялась, что сплю, а она ложилась и через некоторое время говорила… Да, я знаю, доктор Баллард, вы скажете: обычные для глупой девчонки слова. Но тогда-то они звучали совсем иначе! Я прятала голову под одеяло, вжималась в подушку, а Бет медленно шагала вдоль кровати… и говорила: «Думаю, как тебя наказать». Потом долгое ожидание, а я продолжала притворяться, будто сплю, а она прикасалась ко мне… Ох, доктор Баллард, что за руки! Как я боялась этих рук!.. Вы что-то хотели сказать, доктор Баллард?

– Нет, ничего. Продолжайте.

– Больше не о чем рассказывать. Может, еще о том, что издевательства Бет и мой страх продолжались до прошлого года, когда она внезапно умерла – наверное, надо говорить, трагически скончалась – от тромба в мозгу. Я с тех пор часто думаю, не была ли виной ненависть ко мне, так долго и искусно от всех скрываемая. Люди, которых переполняет ненависть, умирают от апоплексии, так ведь, доктор?

Помню, в день ее смерти я склонилась над ней, разбитой параличом. Ее прекрасное лицо было бледным и неподвижным, как у рыбы, а один глаз больше другого. Мне стало ее жалко – надеюсь, доктор, вы понимаете, что я всегда ее любила? – но в этот момент лежавшая поверх одеяла рука дернулась и потянулась к моей, хотя говорили, что сестра полностью обездвижена. Ее увеличившийся глаз оглядел все вокруг и наконец уставился на меня. Губы задвигались, и показалось, я слышу слова: «Вернусь и накажу тебя за это!» – а потом я почувствовала, как ее пальцы шевельнулись, едва заметно, коснулись моей руки, словно пытались сомкнуться на запястье. Я вскрикнула и отпрянула.

Мама сильно рассердилась на меня. Назвала меня маленькой беспечной эгоисткой, которая боится смерти и не в состоянии скрыть страх даже ради умирающей сестры. Конечно, настоящую причину я ей не открыла. Да и никому не говорила, только вам теперь все рассказала – даже не знаю зачем. – Она нервно и совсем невесело усмехнулась.

– Вы что-то говорили о сне, который видели вчера ночью? – тихо спросил доктор Баллард.

– Ах да! – С Нэнси разом слетела задумчивость. – Мне снилось, что я иду по старому кладбищу с кривыми серыми деревьями, и небо надо головой серое, низкое, зловещее, и все вокруг странное и пугающее. Но я почему-то безмерно счастлива. А потом ощутила под ногами слабое движение и опустила взгляд на ближайшую могилу. И увидела, что в нее проваливается земля. Сперва появилось небольшое конусообразное углубление, по стенкам скользила вниз темная супесь, а на дне виднелось маленькое черное отверстие. Я знала, что надо бежать со всех ног, но не могла сдвинуться ни на дюйм. Углубление росло, земля валилась вниз кусками, и черная дыра увеличивалась. А я все стояла как вкопанная. Гляжу на надгробие, а там написано: «Элизабет Сойер, 1926–1948». Потом из ямки показалась рука – вернее, кость с ошметками потемневшей плоти – и начала шарить вокруг, пугающе проворно и хватко. Вдруг земля вздулась и раскрылась, и из дыры стремительно полезла какая-то фигура. И хотя плоть позеленела, ссохлась и была изъедена червями, а вместо глаз остались одни отверстия, я узнала Бет – все те же роскошные рыжие волосы. А потом рука с лохмотьями мяса схватила меня за щиколотку, а вторая рука поползла на ощупь вверх, все выше и выше, я закричала… и проснулась.

Подавшись вперед, Нэнси неотрывно глядела на доктора. Вдруг показалось, что волосы у нее стали пышнее. Может быть, это и называется «встали дыбом». Во всяком случае, она произнесла:

– Доктор Баллард, мне страшно!

– Простите, что заставил вас разволноваться! – попытался подбодрить ее доктор, но прозвучало это совсем не бодро.

Доктор решил взять Нэнси за руку, и несколько секунд они сидели молча. Потом Нэнси шевельнулась и сказала с улыбкой: