ездил в Данию, чтобы сочетаться браком с сестрой того короля, которому четырьмя годами ранее граф Лейстер отдал свою труппу актеров. (Еще одна сестра Анна была женой английского короля Иакова I. – М. Л.) Очень может быть – прошу прощения за навязшее в зубах наклонение! – что герцог увез с собой нескольких бывших актеров Лейстера. Как бы то ни было, но в последующие одиннадцать лет герцог Генрих Юлиус Брауншвейгский-Люнебургский написал много комедий, трагедий и трагикомедий, которые долгое время оставались, на мой взгляд, непревзойденными в тогдашней германской драматургии. Пьесы эти написаны явно под английским влиянием. В настоящем томе интерес для нас представляет только одна его пьеса – “Комедия о Винцентии Ладиславе”, в которой Герман Гримм, чье мнение достойно всяческого уважения, нашел прототип Бенедикта» [217].

Далее комментатор пишет, что из-за отсутствия места не может дать подробного содержания пьесы, и потому предлагает читателю краткую выдержку из комментария к ней д-ра Холланда:

«Комедию начинает речь слуги Винцентия Ладислава, который послал его снять дом в городе и строго наказал повесить на дверь объявление с именем и титулами хозяина: “Винцентий Ладислав, Сатрап Мантуи, вызывает на состязание, пешим или в седле. Согласно свидетельству, законный сын, рожденный после смерти отца, благородного и досточтимого, а также сильного и смелого, как Барбаросса, воителя Мантуи, мальтийского рыцаря. Со свитой служителей и лошадьми”. (Вспомнился Дон Кихот.) Слуга убежден, что хозяин его – дурень и хвастун. Убеждение, которое мы, очевидно, разделим, когда появится хозяин в опушенном мехом плаще и огромной шляпе, украшенной перьями. Винсентий держится с огромным апломбом, требует неслыханных яств и вин от хозяина, пытается втянуть случившегося рядом священника в теологический спор и говорит на чудовищной латыни. А это уже Кориэт: в половине панегириков авторы посмеиваются над его латынью и греческим; да и Шекспир, слабовато владеющий античными языками, как следует, из оды Джонсона. Получив приглашение, он отправляется к герцогу и развлекает его, герцогиню и фрейлин невероятными историями о своем потрясающем уме и отваге. Между прочим, именно отсюда черпают Распе или Бюргер, или оба они, некоторые свои приключения, которые столетия спустя восхитят мир, получив название “Приключения барона Мюнхгаузена”. Винцентий рассказал, как однажды он преследовал врага и в воротах осажденного города сверху на его лошадь опустилась решетка сразу за седлом и разрезала ее надвое; но лошадь продолжала скакать, и всадник обнаружил беду, только когда та, пытаясь повернуть, упала наземь.

Еще одна история: однажды он увидел в лесу старого слепого кабана, который шел, держась за хвост молодого, выступающего в роли поводыря; охотник метким выстрелом отстрелил хвост, попав в самое основание, и, ухватив его, отвел слепого кабана прямо на скотобойню.

Еще одна: однажды он так глубоко засунул руку в пасть волку, что достал до хвоста, вцепился в него, сильно дернул и вывернул зверя наизнанку. И еще: у него был знакомый, который съел гранат целиком со всеми косточками, косточки проросли, и вскоре у него из глаз, ушей, носа и рта выросли гранатовые деревца. И много других подобных чудес. Однако никто из слушателей ему не поверил, и, сочиняя небылицы о своих достижениях в музыке, танцах и фехтовании, он попал в пренеприятную историю. Чтобы избавиться от Винцентия, герцог, которому тот изрядно надоел, убедил его, что одна из фрейлин, которую он пытался обольстить, влюблена в него. В качестве приманки переодели в женское платье пажа, Винцентий прыгнул на постель, под ней стояла лохань с водой, куда он и угодил. После чего под улюлюканье придворных был изгнан из дворцовых покоев и из города – на этом пьеса закончилась».

Из этого материала, Герман Гримм предполагает в статье «Пятнадцать эссе», Шекспир и сочинил своего Бенедикта. Вот его соображения: «Винцентий Ладислав герцога Генриха Юлиуса Брауншвейгского всего только слепок с Капитано, одного из героев комедии дель-арте». Процитировав имя и титулы Винцентия, которые он приказал слуге повесить на своей двери, Гримм продолжает: «А теперь сравните это со словами Беатриче в первой сцене пьесы “Много шуму из ничего”, где она называет Бенедикта “синьор Моунтано”, то есть дуэлянт, фехтовальщик; говорит, что он “развесил объявления в Мессине”, обещает съесть все, что он убьет, и мы видим, что она в этой сцене характеризует Бенедикта как настоящего Капитано…» [218] И дальше: «Герцог Генрих Юлиус… взял образ Капитано и на его основе написал, как мог, собственную комедию. Шекспир же использовал весь этот материал как бесформенный кусок глины и вылепил из него великолепных героев своей комедии…И как же изящно преобразовал он грубого Капитана в очаровательного Бенедикта, как безукоризненно соответствует его бахвальство характеру джентльмена, как точно попадают в цель остроумные колкости Беатриче, почти не задевая Бенедикта. Какими бы веселыми и забавными ни были его разговор и поведение, смешным он никогда не был, так безупречна его веселость; и хотя соединился он с Беатриче благодаря заговору друзей, все равно последнее слово сказало сердце. Шекспир – поэт, досточтимый же герцог Генрих Юлиус был превосходным и способным правителем, но он оставил нам драматическое произведение слабое и бессмысленное, хотя к чести его надо сказать, он писал первосортные драмы по сравнению со многими пьесами того века, которые были несравненно хуже» [219].

Мы действительно не найдем ничего интересного, читая и перечитывая материал, который Шекспир использовал для своей пьесы. Поэт не станет для нас ни на йоту, ни хуже, ни лучше, ни более постижимым… Мы начинаем понимать все более отчетливо, как Шекспир сознательно компоновал материал, находившийся у него в руках, точно зная, какие куски пьесы надо разъять и какие сложить вместе. Возьмите первую сцену, с каким искусством построен кажущийся пустячным разговор, который вводит нас во всю пьесу, как безупречно изображены Беатриче и Бенедикт и их отношения всего в нескольких словах».

Сравнение Винцентия Ладислава, героя пьесы герцога Генриха Юлиуса Брауншвейгского, с Бенедиктом Шекспира, разумеется, вызвало вежливый, но не без некоторого сарказма, протест у английского комментатора, он даже привел критику в адрес Германа Гримма немецких шекспироведов: «Such criticism verges on the ridiculous» [220] Протест этот понятен и объясним. Для Довера Уилсона и немецких шекспироведов-ортодоксов Шекспир – это Шакспер из Стратфорда. И, конечно, никаких связей между ним и немецким герцогом нет и быть не могло. Пьеса герцога Генриха Юлиуса вышла в 1599 году, разумеется, на немецком языке. Комедия Шекспира «Много шуму из ничего» – в 1600м. Как когда «Винцентий Ладислав» мог попасть в руки Шекспира? Этот вопрос перечеркивает предположение