император озаботился послать мне вдогонку. Вез ее целый поезд: самые высшие чины в шести каретах, убранных черным бархатом. Император подарил мне эти кареты, а я, проявив не меньшую щедрость, подарил их сопровождавшим лордам, оставив себе лишь презент почившей леди, чему я и посвятил этот стих, и сочинил музыку для исполнения на моем любимом инструменте – лире» [231].

В этой сцене немного позже Аморфус, спев песенку, рассуждает о ее достоинствах, проявляя недюжинные, можно сказать, профессиональные познания в музыке, что перекликается с одним из панегириков, восхваляющих Томаса Кориэта.

Таким образом, герцог Брауншвейгский имел удовольствие лицезреть Аморфуса-Ратленда в палатах Рудольфа II. Это еще один, совсем новый эпизод из его путешествий.

Но есть более удивительное совпадение. В комедии «Тщетные усилия любви» [232] в пятом действии, самое начало второй сцены, принцесса ведет с фрейлинами Марией, Катариной и Розалиной [233] куртуазную беседу.

Розалина говорит Катарине:

Тебе он (амур. – М.Л.) враг, сестру твою убил.

Катарина отвечает:

Навел он на нее тоску, унынье,

Черный сплин, она и умерла…

Комментатор Арденского издания пьесы пишет [234]: «В годы, непосредственно предшествующие этому визиту 1578 года, Маргарита, сестра французского короля Генриха III, совершила несколько поездок, точно соответствующих тем, о которых говорят принцесса и ее спутницы-фрейлины в пьесе (акт 2, сц. 1), в Аленсон… в 1578 году и в Льеж (Барбант) в 1577 году. Именно в Льеже Элен де Турнон, дочь одной из придворных дам Маргариты, умерла от любви к молодому аристократу маркизу де Варембону. В тот день маркиза не было в Льеже. О ее смерти он узнал, возвращаясь в Льеж, – встретил по дороге похоронную процессию. В высшей степени, вероятно, что это происшествие не только нашло отголосок в упоминании о смерти сестры Катарины, но и в истории Офелии в “Гамлете”».

Маргарита Французская, или Валуа (1553-1615) какое-то время была женой Генриха Наваррского. Оставила интересные мемуары, опубликованные лишь в 1628 году, где эта история подробно описана. Откуда Шакспер мог знать горестную историю сестры одной из фрейлин Маргариты – одна из неразгаданных шекспировских загадок. Хочу напомнить, что Фрэнсис Бэкон как раз в те годы, с 1576 по 1579, жил во Франции. В 1576 году сыну лордканцлера было пятнадцать лет, и, принадлежа к свите английского посла, он не мог не знать печальной повести о юной красавице, умершей от любви. И еще добавлю, что пьеса в том виде, как читается сегодня, не могла быть написана Бэконом – так прекрасен ее язык, взять хотя бы гимн любви (акт 4, сц. 3), произнесенный Бироном в честь его Розалины, Смуглой леди сонетов. Не является ли сцена в «Празднестве Цинтии» Джонсона, где Аморфус поет песню о перчатке юной леди, умершей от любви к нему, аллюзией, относящей нас к этой пьесе Шекспира? Предположение тем более вероятно, что прототип Аморфуса – Ратленд, а значит, и Шекспир, автор комедии «Тщетные усилия любви». После того как Аморфус поведал слушателям печальную историю о смерти от любви, два персонажа – бог странствий Меркурий и бог любви Купидон – так ее комментируют: МЕРКУРИЙ. О, сладчайшая сила странствий! Ты и правда в этом повинен (в смерти фрейлины. – М.Л.), Купидон?

КУПИДОН. Что ты, Меркурий, спроси хоть его пажа. Будь он здесь, он бы поклялся, что я тут ни сном, ни духом.

МЕРКУРИЙ. А при чем же здесь песенка?

КУПИДОН. Сейчас услышишь. Хотя он еще и сам того не знает.

И после этих слов Аморфус глаголет только что придуманную небылицу с шестью каретами, посланными ему вдогонку самим императором.

Вот такие байки сочинял, не задумаясь и секунды, путешественник и фантазер, музыкант, поэт и математик, знавший Пифагора, Ратленд-Шекспир, он же Кориэт.

Герцог Брауншвейгский, думаю, еще злее отнесся к веселому, если не сказать смешному, путешественнику. И, сочиняя пьесу о Винцентии Ладиславе, изобразил его в том же ключе, что и Бен Джонсон своего Аморфуса. Но Джонсон, хоть и ненавидел – он сам об этом тогда писал – сочинителя-придворного, но уже, как видно, понял, оценил его великий талант и конец пьесы, хотя и украшен назидательными маской и антимаской, куда менее язвителен конца его предыдущей пьесы «Всяк выбит из своего нрава» и комедии герцога. Сочиняя Ладислава, герцог изобразил путешественника бахвалом, выдумщиком невероятных историй, но он, конечно, не мог помнить все те россказни, которыми потешал публику заезжий гость, и вложил в его уста небылицы, созданные народной фантазией простых людей Германии.Как уже было сказано, герцог Брауншвейгский написал несколько пьес, они наверняка имеются в библиотеке или в архивах этого дома и доступны его потомкам. Хорошо было бы их почитать, но, сидя в Москве, это недостижимо.

Размышляя о неожиданных временных и пространственных исторических связях, я задалась вопросом, не пересекались ли судьбы барона Мюнхгаузена и герцогов Брауншвейгских. Это был праздный вопрос; я уже знала, что и Юлиус Брауншвейгский, и Август Брауншвейгский-Люнебургский, один по касательной, другой – вплотную, были связаны с Ратлендом-Шекспиром, думаю, и с Бэконом тоже. Так что вряд ли и здесь есть какое-то соприкосновение. Но все же… чем не шутят силы нездешние! И я опять обратилась к единственному в моем распоряжении источнику жизни барона – собранию его историй, изданных в серии «Литературные памятники». И вот что я там прочитала к своему великому изумлению:

«Факт существования барона Мюнхгаузена документально зафиксирован. Его история известна довольно точно. Он принадлежал к древнему роду, основатель которого, Гейно, сопровождал Фридриха Барбароссу в одном из крестовых походов в Палестину. Затем род почти полностью вымер, за исключением одного представителя, который был монахом. По специальному указу этот человек был отпущен из монастыря, и с него началась новая линия, получившая фамилию Мюнхгаузен. Одним из потомков и был Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен, “король лжецов” (1720-1797). Он много лет провел в России, куда попал в юности, будучи пажом при герцоге Брауншвейгском».

Выходит, все-таки Мюнхгаузен и Брауншвейгские пересекались. А у одного из них, за полтораста лет перед тем, в пьесе о странствующем по Европе поляке Ладиславе, оный Ладислав сочиняет небылицы, которые по прошествии лет окажутся среди историй барона Мюнхгаузена.

Так Мюнхгаузен вывел меня на генеалогическую судьбу герцогов Брауншвейгских-Люнебургских в той ее части, которая связала императора Великой Римской империи Рудольфа II, Шекспира и русского императора, несчастного Иоанна Антоновича. Мы уже упоминали письмо Ратленду, посланное в январе 1612 года секретарем Скривеном, где он сообщал о смерти в Праге Рудольфа II – Рудольф умер